Или взять Оловянкина. Допустим, он правит Чистобродьем, как Солон – Афинами, и он – философ, как Платон, поскольку всякий древний грек стремился помудрить, а без того жизнь ему была пресна, и лепёшка с вином вкушалась им без удовольствия. Так вот, допустим, правитель Оловянкин решил подарить своему полису/скиту и остальному миру справедливейшие законы и разумнейший уклад. И подарил. Но вот вопрос: с какой стати обитатели Чистобродья – и в целом и в отдельности – должны радеть о чём-либо ещё, помимо личной выгоды? Ведь получается (предположим, и у Оловянкина получится, как у Платона), что блюдущие истину стражники, которых согласно разумнейшему укладу придётся в скиту завести, должны быть стойкими не из собственного интереса, поскольку самим им, сообразно их обязанностям, придётся претерпеть определённые лишения, а кузнецу, садоводу или дикому мебельщику Евсею вменено будет исполнять ограничения (непременно будут ограничения) из соображений, не имеющих прямого отношения к смыслу их труда. Да что там стражники и садоводы! Сами мудрецы-правители во главе с Оловянкиным будут вынуждены править как бы без охоты, по необходимости, жертвуя наслаждением многоумных бесед – ведь именно философическим беседам, как известно, предаются души блаженных, угодившие в Элизиум.
Во имя чего эти жертвы, когда ты просто хочешь щупать счастье? Вероятно, во имя гармонии и соразмерности целого, во имя государства Оловянкина. Ну то есть так обстоит дело в полисе Платона. В скиту дело будет обстоять иначе, но в чём-то непременно схоже, раз речь идёт об идеале. Ведь идеалу без гармонии и соразмерности не быть (а гармонии и соразмерности – без самоограничения и беззаветности) – схожи при всех различиях и термитник с ульем. Однако же как обнаруживает себя эта гармония целого? Как заявляет о своём существовании? Загадка.
В хрестоматийном труде, положившем начало коренному визуальному закосу вольной масли, Платон вкладывает в речь Сократа идею рокового разделения: мол, земным знаниям в каждой отдельной области соответствуют высшие знания – небесная геометрия, предвечная астрономия, совершенная математика и так далее, предметами которых являются доевклидовы фигуры, светила и пространства как таковые и числа сами по себе. Есть среди упомянутых дисциплин и музыка. Почему же Сократ, исследующий сущее до корешка, не открывает Главкону, а заодно и всем заглянувшим в книгу её, музыки, истинное значение? Я недоумевал, пока не догадался: так-растак – да ведь именно о ней, о потусторонней музыке, речь здесь и идёт! Точнее, об определённой теме небесной симфонии.
