Так вот, теперь ведь у меня было достаточно времени, чтобы писать репортажи для "Ullstein", а то, что я между тем женился и что не могу больше вернуться, да, это было моим делом. Я совершенно не воспринимаю это как зло со стороны англичан. Им не нравилось это наполовину мошенничество, на которое я был обречён, им бы и сегодня это не понравилось, и это ведь достойная черта у них. Мне это весьма угрожало. Так что одна дама из квакеров пошла в министерство внутренних дел и сказала, посмотрите же, мужчина основал здесь семью и сделал невозможным свое возвращение в Германию. Мы же не можем отослать его назад. Она аргументировала свою позицию ещё другими подобными гуманитарными причинами. Так я получил на год вид на жительство, и я этим был уже совершенно успокоен. Затем весной, летом 1939 года уже было видно, что в течение года начнется война, и тогда тебя не смогут больше выслать обратно в Германию. Так что собственно после этого я не пользовался поддержкой эмигрантских организаций.
Рассматривали ли Вы с самого начала свою эмиграцию как ограниченную во времени? Приехали ли Вы в Великобританию с мыслью, что возможно очень скоро снова вернётесь в Германию?
Таких мыслей у меня тогда больше не было. В 1934 году они у мене не только были, но я также их выполнил и поехал во Францию под половинчатым предлогом. Требуемые исследования для своей докторской диссертации о международном праве при необходимости я мог бы выполнить также и здесь. Однако я осознанно производил их за границей с задней мыслью: быть может, потом возможности не представится.
Однако тогда всё это было ещё не очень серьёзно, и у меня было чувство, кто знает, что произойдёт в Германии и сколь долго вся эта нелепица продержится. И вот так я и вернулся. Однако в 1938–1939 гг. такого больше не было. Тогда знали, что дело идёт к войне. И были ведь также мои внутренние побудительные мотивы, кроме практических и очень срочных — то, что я хотел уйти из сферы понятий об "осквернение расы" и хотел жениться, и хотел быть нормальным гражданином где-нибудь в другом месте, пусть даже и иностранцем.
Непосредственно мне угрозы не было, поскольку я разлучился со своей подругой, со мной в Германии совершенно ничего не произошло бы, но я должен был бы принимать участие в войне Гитлера на его стороне, и вероятно в качестве писателя, поскольку я был более годен в таковом качестве, нежели в роли солдата. Принимать участие в войне для Гитлера — даже если и вряд ли с оружием в руках: мне было тридцать лет, я никогда не служил, но с пером в руке — нет, этого я не хотел. Я не заходил настолько далеко, что я буду участвовать в войне с пером в руке на другой стороне — это пришло позже. Однако я не желал вносить какой-либо вклад в это на стороне Гитлера. Внутреннее это также сыграло свою роль.
