— Вот у меня такой случай раз был, — продолжал Владислав Иванович, ловко сплюнув в сторону. — И ведь молоденькая, шельма, всего шестнадцать лет…
Рассказ его заставил Иванова густо покраснеть не один раз, но он не уходил и с тайным трепетом слушал похождения Владислава Ивановича, который не стеснялся входить в самые интимные подробности и живописал их, не жалея красок. Сбегав на минуту в телеграфную, чтобы дать знать «Долгой Балке» о выходе № 107, Иванов опять вернулся в первый класс, где собеседники хохотали над только что выслушанным скоромным анекдотом Генриха Генриховича.
— Нет, вы послушайте, какие штуки Васильков рассказывает! — воскликнул Владислав Иванович и крикнул: — Васильков!
— Здесь, вашбродь…
— Иди-ка сюда.
— Слуш, вашбродь…
Вошел Васильков, кривоногий отставной солдат, лет тридцати, с лицом цвета бронзы и совершенно белой головой и усами.
— Ну-ка, расскажи нам что-нибудь… знаешь, из твоих?..
Васильков улыбнулся всем своим громадным ртом, набитым мелкими гнилыми зубами.
— Какую же рассказать вам? — спросил он фамильярно, сознавая, что здесь он теперь не подчиненное лицо, а интересный товарищ.
— Какую хочешь… Позабористее…
— Позабористее, так позабористее, — согласился Васильков и, прислонившись спиной к косяку двери, проговорил: — Ну, слушайте…
И полились анекдоты… Все хохотали, как сумасшедшие, до слез, до колики в боках, стучали ногами, плевались, махали руками… Это поддавало еще более жару Василькову и он превосходил самого себя. Он уже сидел на стуле и, рассказывая, смотрел на слушателей своими светлыми глазами и улыбался всем своим гнилым ртом.
— Ха-ха-ха… О-о!.. Хо-хо-хо… Стой, Васильков, черт!.. А-а-а… Стой, говорят тебе, дьявол… А-а, подохну, гла…за… лоп…ни… по…дох… А-ха-ха-ха…
В дверях стояли и тоже покатывались со смеху мужики, спавшие в третьем классе, которых разбудил и привлек сюда громкий хохот.
Через час у слушателей болели головы и они сидели, утомленные до последней степени. Васильков, выпив стакан коньяку в награду, ушел к себе. Иванову стало вдруг почему-то грустно, он ушел в телеграфную и скоро оттуда опять послышались гнусавые, дребезжащие, фальшивые звуки:
Но ему не игралось. Бросив гитару, томимый какой-то щемящей тоской, он опять вышел в первый класс, где сидели осовевшие собеседники, перекидываясь изредка незначительными фразами и то и дело зевая. Генрих Генрихович предложил было выпить за компанию, но Алексей Петрович воспротивился: а вдруг начальство?.. Что тогда? Пить на вокзале — за это, ого, что бывает!..
