— А видал ты ее после? — спросил Василий, находившийся, очевидно, под сильным впечатлением рассказа.
— Нет, не видал… Не ходил я больше в те места. Все больше коло Рыбинска околачиваюсь да по Шексне вот… Потому и здесь народ тоже речной, вольный… Люблю я это…
— А… колечко ее где? — спросил Василий.
— Пропил… — отвечал матрос. — Сперва на гайтане с крестом все носил, а потом пропил…
— И то дело… — вздохнул старовер…
Молчание.
— Да… Вот посмотришь эдак-то вокруг себя, — задумчиво проговорил зимогор, — и видишь, как жизнь-то люди понимать не могут… Все с опаской да с оглядкой… Вроде как по канаве плывут…
— Как это так по канаве?
— А так… Вот в «Черную гряду»1 придем, и посмотри, как по канаве-то плавают… Посадят тебя в клетку, за шлюзы-то за эти, да и напустят воды, сколько следует, по плепорции. А потом поднимут шлюсь: пожалуйте, с Богом… И иди, да только тихим ходом, чтобы берега не подмывало; волну-то не разводи… По струнке иди, гляди вперед в оба, — потому узко… Вот так и люди живут… А зачем?.. Толи дело, вышел из канавы-то да и дуй…
— Это как есть… — вздохнул Василий и поднял глаза в небо, точно спрашивая его о чем-то.
— И по канаве-то идут как… — продолжал матрос. — Смотреть тошно… Все, как барку, буксиром тяни… А сам что нейдешь? А черт его знает что… Барки… Куда ее река, али ветер, али лошадь тащит, туда и ползет. А пароход сам себе господин, у него свой ход…
И вдруг, неожиданно обратившись ко мне, зимогор воскликнул;
— А ты что молчишь, барин? Али не так я говорю?
— Нет, так, — отвечал я. — А только… если пароходу ходу не дают, тогда как?
— Это никак невозможно, — с убеждением отвечал он, тряхнув головой. — Не дают, так сам возьми… Лоб расшиби, а по-своему поставь…
— Да, так если…
— А то как же?.. Как человеку можно дорогу загородить?.. Нельзя этого, если он не хочет…
Он помолчал, точно соображая.
— Только человек должен отрешиться, — продолжал он. — Свободно чтобы было, хочется? Можно, — отрешись…
— От чего?
— А от всего. Вот на тебе картузик шелковый, рубля два, поди, плочен, и сапожки, и на шее вон удавочка с двумя балабошками, в одном кармане часики, в другом денежки, в третьем платочек… Каюту тебе подавай с лестричеством… Артишоки тебе, как вон моей Марфутке, поди, нужны… А отними у тебя все это, каков ты человек тогда будешь? Самый разнесчастный… Привязанности в тебе ко всему много, а это все вроде, как цепи… А коли хочешь, чтобы тебе ход везде был, так удавочку-то сними, и часики, и картузик… Вот гляди на меня: портки, рубаха, жилетка да картуз… да еще поясок, — весь тут, кругом шестнадцать, яко благ, яко наг, яко нет ничего… А посчитай-ка на себе — поди до сотни насчитаешь этих балабошек-то… Сними их, тогда тебе и слободно будет… И будет тебе ход повсюду, без фарватера…
