— Давайте внесем ясность, — сказал он. И вот я оказался свидетелем того, как он, добродушно пыхтя, очень по-дружески взял в оборот Берта. Речь шла о Tea.
— Она еще ребенок, — сказал он, а потом поведал нам историю с манекеном, который стоял у них на чердаке, поскольку жена Кронерта шила сама на всю семью. Однажды он, Кронерт, поднялся на чердак и увидел, что с манекеном произошла странная метаморфоза: у него не стало ни груди, ни бедер и лицо тоже изменилось; манекен превратился в мужчину с рыжими усами и с прямым пробором. Кронерт так и не рассказал дочери о своем открытии.
— Она и вправду еще ребенок, — заметил по, и обращаясь только к Берту, добавил: — Послушай, не спускай с нее глаз. Больше я ничего не требую, мальчик. Смотри за ней в оба или оставь ее в покое, пока не будет слишком поздно. И не устраивай больше таких фокусов, как вчера: взять и уехать за город с ночевкой! Это мне не нравится.
А что было потом? Мы отправились через дорогу в нашу пивнушку. Мы пошли туда и поели копченую корейку с кислой капустой, запивая ее пивом. Да, мы часто сидели там: нигде нельзя было так дешево поесть, как в этой спортивной пивнушке, и редко где готовили так вкусно.
А какие люди там собирались! «Отец спорта» Лунц, ветеран нашего спортивного общества, его всегда можно было там встретить. По вечерам приходил Бетефюр, дантист-западник, частенько появлялся там и тренер Виганд. И все мы сидели под пропыленными, прокуренными спортивными трофеями; сидели и долго-долго обсуждали; как пройдут соревнования на национальное первенство, определяли, кто займет первое место. Слава богу, за нашим столом уже появились новые мастера, среди которых был, разумеется, и Берт. Иногда к нам присоединялся Хорст, он тоже считал, что у Берта есть шансы на победу. Они опять разговаривали друг с другом. Я видел, как они стояли вместе у окна и смотрели куда-то поверх гавани и верфей. Видел, как они чокались пивными кружками; Берт ему во всем уступал. Да, Берт старался загладить то, что случилось, хотел покончить с этой дурацкой историей — я сам это видел и верил Берту.
А потом состоялось памятное собрание спортивного общества; раздвижную дверь заперли, председатель, заведующий билетной кассой и управляющий спортивным инвентарем — все приняли участие в собрании, и Лунц с добродушной мышиной мордочкой рассказал мне потом, как все происходило.
Рассказал с грустной усмешкой. Все пришли на собрание, только Хорст не явился. Он не мог прийти, хотя и был главным героем: его персональное дело стояло на повестке дня. И Бетефюр, разумеется, был; Бетефюр взял на себя обязанность доложить об этом деле. О каком деле? Что стряслось? Хорст работал корабельным маляром — это все знали; знали также, что он держался за свое место, потому что получал на корабле все, что человеку надо, и не в последнюю очередь сигареты. Но Хорст был некурящим, поэтому он допустил одну ошибку: не распечатывал пачки. Распечатанные пачки сигарет не привели бы таможенников в ярость. Однажды, когда Хорст хотел выйти из гавани, таможенники пригласили его в служебное помещение и стали трясти, как табачный кисет, проверяя каждую складку одежды. Конечно же, они нашли то, что искали; ведь пятнадцать пачек сигарет не так-то легко утаить! Хорст хотел оставить им все эти пачки в подарок, безвозмездно, но в тот день таможенники были не очень-то падки на сувениры, а может, получили указание изловить к воскресенью хотя бы одного нарушителя: во всяком случае они сказали Хорсту, что пятнадцать пачек сигарет — это подсудное дело, и весьма серьезное.
