– Покуда, господин хорунжий, под холодное примите. Извольте для запивания выбрать брусничный морс. Только что со льда. А что на горячее пожелаете? Зайчатинку? Рябчика-с? А может, вместо морса покуда рассолу огуречного?
– Что такое говоришь? – возмутился Микеладзе, оставив к этому времени свою шашку в покое. – Не хочу рассола. Пей сам свой рассол. Тоже мне – он проговорил длинную фразу на родном языке. Прежний гнев его таял с каждой секундой.
Минут через пятнадцать-двадцать, ковыряя языком в дуплистом зубе, хорунжий уже мирным взглядом разглядывал трактирную публику. В противоположном углу расправлялись с жареной курицей двое высоких худых мужика. Выцветшие широкие штаны, заправленные в ичиги. Такие же куртки из грубого застиранного полотна. На спинках стульев висели полушубки. Это, должно быть, старатели. Всегда, как с голодного края. Сначала любят хорошо закусить, после чего по обыкновению пропускают по первой и далее, пока не наступит состояние сидячего шторма. Старатели пьют молча, без куража и громких разговоров. Они и работают так же.
За дальним столом – группа людей. По одежде не понять, кто такие. Может, с «железки» вольнонаемные. Накануне получили деньгу. Опохмелка сюда завела. Хотя, стой! На столе бутылок нет, только чай и шанюшки.
Микеладзе скользнул по ним взглядом, наливая третий граненый стаканчик. Сердце прыгать перестало, тошнота прошла. Зря срывал гнев на трактирщиках, просто перебрал вчера…
Один из тех, кто чаевничал, обернулся и, как бы, между прочим, посмотрел на казачьего офицера. Микеладзе это заметил.
«Почему же водки не пьют? Только чай хлебают? Ишь ты, чего-то зашептались. На анекдоты не похоже, – туманно задумался хорунжий. – Не пахнет ли здесь чем иным?»
Трактирщик услужливо поставил ароматную тушеную зайчатину, густо посыпанную кольцами репчатого лука.
«А вот я сейчас погляжу, что за фрукты пьют чай и шепчутся, – решился, было, хорунжий после очередного стаканчика под горячее. – Впрочем, иди все к чертям собачьим. Еще бы здесь, в общественном заведении, не догонял этих, как их? Агитаторов. Да пропади они. И без того никакого просвета в жизни…» – захмелевший хорунжий мысленно ругал начальство, которое взяло привычку гонять его, Микеладзе, по всякому поводу туда-сюда по «железке». В самые морозы. Что он? Штатный начальник конвоя арестантских рож? Век мечтал о такой собачьей службе, без выходных и проходных. Перспектива перевода в западную часть России становилась нереальной. И это надо было признать со всей очевидностью. Тем более, в такое смутное время. Что ни говори, обидно. Кто мог раньше подумать о такой карьере? Так и суждено сгинуть в безвестности дикого края? И из своих начальников-командиров не подмажешь никого. Каждая сволочь думает теперь исключительно о своей персоне. Злое время. И мстительное. Прежде чем сказать что-либо, надо хорошо подумать. Ротмистр Муравьев сам не ангел. Как будто Микеладзе не знает о его, муравьевских, похождениях в Чите… Бабник и картежник. Правда, он, Микеладзе, того за ноги не держал, однако наслышан достаточно. А здесь, на дистанции, ротмистр – паинька – офицер в глазах местного начальства. Да и по Управлению в Нерчинске котируется.
