Другие рынки сбыта – казачьи поселки – сильно не радовали. Больно привередливы казачьи бабенки. Роются в товаре как куры в навозе. Могут полдня торговаться. К тому же в станицах с неохотой привечали заезжих торговцев местные толстосумы, имеющие свое торговое дело среди казачьего населения, понастроив магазины. Кто же любит конкурентов? Настоящий коммерсант их остерегается и старается держаться подальше. На строящейся «железке» – одна голь перекатная. А Размахнину своя выгода нужна. В большой угарной суматохе выиграть торг подешевле. Запастись товаром в достатке, чтобы после иметь под каблуком окрестных промысловиков-зверобоев. Последним-то не терпелось поскорее развязаться с добытой пушниной и хоть на недельку-другую окунуться в сладость теплой и сытой жизни после тяжких месяцев блужданья по промерзшим таежным распадкам и стылого «колотуна» возле ночных костров или в ветхих щелястых зимовьях, наполненных дымом от полуразваленных печурок. Продымленные и чумазые, вонючие телом оттого, что давно, как следует, не мылись, охотники появились в доме Размахнина на вторые сутки после отъезда обозников.
Емельян Никифорович устроил им радушный и гостеприимный прием. Сначала баня. Десять млевших от нестерпимого, но блаженного пара голых мужиков хлестали друг друга раскаленными, запаренными в крутом кипятке березовыми вениками. После чего шумно обливались холодной водой, черпая жестяными шайками из пузатой деревянной кадушки. Чтобы вода в кадушке не нагревалась, в нее насыпаны куски колотого речного льда. Обильное закусками застолье завершалось богатырским, минут на шестьсот, сном в чистом нательном белье на белых, отглаженных Марькой, простынях. Щедрым душой был к артельщикам Емельян Никифорович. Взаимностью отвечали ему охотники. Не скупились в знак дружбы набросить пару-другую ценных шкурок…
Кешка отдыхал в спаленке. Лежал на кожаном диванчике, уткнувшись головой в мягкий валик. Диванчик переставили из горенки, чтобы там было больше места. Наелся-напился Кешка – поворачиваться с боку на бок трудно. Отходили от усталости ноющие болью руки-ноги.
Гостей потчевал Алексашка. На кухне помогала Марька.
– И пошто у тебя, Никифырыч, кухарка такая мухорышка? – пытали хозяина пьяные мужики. – Ну, прямо, ни то, ни се… Ни ущипнуть, ни тиснуть…
– На кой мне, не болтайте лишку, – отмахивался Размахнин.
– И впрямь, с лица воды не пить!? – надоедали самые говорливые. Во хмелю хотелось им этакой простецкой душевности.
