Где я жила в Лондоне, так это в галерее Тейт, где очень много картин Джозефа Мэллорда Уильяма Тёрнера.
Я совершенно уверена, что жила в Тейт.
Этому тоже есть объяснение. Объяснение состоит в том, что оттуда видно реку.
Живя один, предпочитаешь иметь вид на реку.
Однако и Тёрнером я всегда восхищалась. Более того, его картины вполне могли повлиять на мое решение.
Однажды Тёрнер привязал себя к мачте корабля на несколько часов во время яростного шторма, чтобы позже нарисовать шторм.
Разумеется, Тёрнер собирался нарисовать не шторм как таковой. Он собирался нарисовать изображение шторма.
Язык часто содержит такого рода неточности, как я обнаружила.
Вообще говоря, история о Тёрнере, привязанном к мачте, напоминает мне о чем-то, хотя я не могу вспомнить, о чем она мне напоминает.
Также я, кажется, не помню, что за костер у меня был в Тейт.
Между прочим, в Рейксмюсеуме, в Амстердаме, я вынула «Ночной дозор» из рамы, когда грелась там.
Я вполне уверена, что также собиралась добраться до Мадрида примерно в то самое время, поскольку там, в Прадо, есть картина Рогира Ван дер Вейдена «Снятие с креста», которую мне хотелось увидеть снова. Но по какой-то причине в Бордо я пересела в машину, которая смотрела в другую сторону.
Хотя возможно, что на самом деле я пересекла испанскую границу и добралась аж до Памплоны.
Что ж, я часто поступала необдуманно в те дни, как я уже говорила. Однажды, стоя на вершине Испанской лестницы в Риме, я без всякой причины, не считая того, что наткнулась на целый микроавтобус «фольксваген», полный ими, спустила вниз сотни теннисных мячиков, которые прыгали друг за другом к подножию во все стороны.
Глядя, как они ударяются о крошечные неровности или потертости в камнях и меняют направление, или гадая, как далеко каждый из них проскачет по пьяцца внизу.
Некоторые пропрыгали наискосок и даже докатились до дома, в котором умер Джон Китc.
На доме есть табличка, в которой говорится, что здесь умер Джон Китc.
Табличка, естественно, на итальянском. Джованни Китc — так написано его имя.
Река у Гиссарлыка называется Скамандр — теперь я вспомнила.
В «Илиаде» Гомер пишет о ней как о могучей реке.
Что ж, возможно, она и была такой когда-то. Многое меняется за три тысячи лет.
Но все равно, сидя над ней на развалинах стен и глядя на пролив, я была почти уверена, что на другом берегу можно увидеть греческие сигнальные костры.
Что ж, как я говорила, возможно, я не позволяла себе так думать.
