В автобусе было чертовски холодно, мрачно и абсолютно неуютно. Кто-то блевотно кашлял и разговаривал о какой-то филологии. Герда любила неоново-помойные груди уличных забегаловок. Кто вчера мог подумать, что любовь — игра? Только тогда ощущаешь движение, когда знаешь, куда едешь. Даже на поминках старикашки было веселей. Пахло гнилым солнцем и жжеными ногтями. Завтра опять утро и нецензурный рассвет. Где-то есть Росс — далекий ангел.
Как всегда растерявшая пространства, Элис любила писателя, его рассеянное пьянство и антично-холодные лекции, грезила. Его издевочки (найти бы суффикс поуменьшительнее) даже убаюкивали постоянность. Каждый шаг был неотвратимо добр. Безыгровой цейтнот с Садом на диванчике — иммортальный натюрморт. Очередное письмо принесут завтра (деревянный конь — очаровательное изобретение). Перелистни страницу — там стихи поновее. Посмотри: больше солнышка нет. Это лист испускает свет.
Да, Корнель был абсолютно не сумасшедшим. Единственным нормальным человеком из гостей катакомб. Единственным гостем в этой книге, которая пренебрегала персонажами в поисках автора. Он, кстати, единственный знал о ней. О ней не знал даже Росс. Когда выйдет эта книга, он, наверное, ужаснется. Кто-то один рискнет напомнить ему ложь.
Бело-пустая краснокрестная прозрачность. Девушка. Сквозь дыру в голове. И лишь прочная незыблемость скользкой сосиски возвращала его к жердеобразному очкарику. Коричневые эстампы теней. И желтые аорты коридоров.
«А мне сегодня — шестнадцать. Я, наверное, сделал какую-то глупость, идеально прочитав незрячего рапсода. Джерри ничегошеньки не понял. Обмануть Росса или бога, или наоборот». Колючие разрезы алтарей слепо терпели.
Она сидела на муторно-уютной кухне и ей виделись разбитые телефонные будки, внебрачные контракты, теплое подземелье. Его фотография ню. (Эксгибиционист несчастный!). И нехотя ела суп.
Снова бездомие. Снова безкнижие. Снова адская дрожь.
Заратустра, Эгисф, Лир, Ипполит, Кнемон. Речи ораторов, несыгранные ноты истерик.
Резкий окрик сорванного слова.
Ронни, Крайст и Сад сидели в подвальчике и играли в преферанс. Крайст крупно выигрывал.
Самое противное, что я видел в жизни — это влюбленные глаза. Они теряют цвет — это глаза-слизняки, перекатывающие свой жир по куче тепло-мокрых подгнивающих листьев, глаза эмоционально-бессмысленные и поэтому тошнотворные. Но самое страшное — они не блестят. (Вы, конечно, никогда не забудете пенящийся блядский взгляд, заставлявший содрогнуться и вывернуть карманы до последней недожеванной крошки, просто нормальный человеческий взгляд). При виде этих запотевших шлепков выползает самое оглупевшее и атрофировавшее. Вылупляют бельма одавинчившиеся мадонны с рафаэлевым пупсом
