«Я тоже хочу жить, Крайст. Но ненависть к городу, присущая каждому в той или иной степени, надо уметь прятать. Это ненависть, рожденная истиной, и не тебе становиться матереубийцей. Ты неправильно выбрал себя. Сверни в сторону. Беги города, юноша, не мешай ему».
«Смешно! Я ему не противник? Бегите города Вы, Росс, пока он не умер у Вас на руках или не утащил за собой в геенну огненную».
Крайст развернулся и вышел из класса.
«Урок окончен!» Я закрыл глаза. Ученики медленно начали собираться. Да, мир встал на голову, но зачем же пытаться ставить его на колени? Крайсту не нужна власть. (Почему я так серьезно к этому отношусь? Амбиции подростка, напускная жестокость — ведь все это было и у меня. Но Крайст…) Из него не выйдет ни тирана, ни вождя — это, скорее, привилегия Джойса — философия разрушения — неужели они все так слабовольны? Заговор непосвященных. Кажется, Гракх обожает Крайста. Санчо-пансовский тип. Вот Джерри — типичный Фигаро. Сегодня он, по-моему, все еще здесь, а завтра — кто его знает. «Человек не заслуживает, чтобы владеть искусством». Прометей. Крайст — антипрометей. Что-то в нем есть от Бога. От черта? От человека? Юлиан Отступник — ослепительное ретроградство, консерватизм, обреченный на вечность. Да, черт возьми, испугаться пятнадцатилетнего мальчишки — на это тоже нужна смелость. Город ему не противник?
(Я еще тогда не знал, что Крайст ушел к Ронни).
…finite la comedia… In the beginning was the pale signature и жизнь была свет человеков…
Мне давно казалось, что цинциннатова непроницаемость моей персоны ждет своего пьероморфного арлекино. Соллипсисты меня бы не поняли (Спи спокойно, епископ Беркли), «Решенье принято, мой добрый Терамен!» Ронниполит. На какой сцене этот ублюдок? Я отказываюсь искать это кнемоново порождение, выцветшее, вылупленное, выпученное, высосанное, которое ртом ковыряет терпкий клитор риторики — со скрипом выскрести кротовую кротость. Разбавленный яд аллитераций — таков род литераторов.
Разбавленный… Он никогда не идиотствовал. Разврат окна надавил на историю, разорвав однажды нашу нелепую истину.
Разве он смог суметь?
«А мне позвольте жить, как я хочу»
