«Пакувий был не сыном, а племянником Энния, Вы ошиблись, Гракх, продолжайте», — мысли затянули меня в прошлое. Один и тот же сон. Город захлебывается, тянет свои руки к горлу обезумевшего вулкана — задушить, унять, хотя бы успокоить. Город сделал ошибку — не такой же ценой за это платить. Смерть, перешагнув через людей, сладострастно впивается в холодное каменное тело, смерть вожделеющая, дрожащая от похоти, чуждая всяким извращениям — чистая, обнаженная. Salto mortale. Оп-ля! Горе тебе, Помпея. Ты не защитил женщину, Геркуланум. «Я закончил, маэстро», — не было ни душной темноты, ни всепоглощающей лавы, не было раболепно стоящего на коленях города, был притихший класс и у доски смиренный ученик. «Да-да. Вы свободны, Гракх, почти отлично», — я встретился взглядом с Крайстом. Он спокойно смотрел на меня, сочетая скромность с уверенностью. Его глаза таили уважение и, казалось, что ничего его не интересовало, кроме выживших благодаря пыльным манускриптам воинов и риторов Эллады и Рима. «Вы, Крайст, так и не сдали мне отрывок из Гомера». Крайст, не дожидаясь, твердой походкой направился к доске. Я вцепился глазами в брюнетку Элинор и, перестав балансировать, застыл посреди пропасти, скользя босыми ступнями по канату. В раю не обойдешься без веревки. Сними корону — ты в церкви. Aurum potabile. Одиночество. «Ты будешь вздернут, дикий Росс, на эшафот взойдут фантомы счастья и угроз и развлекут беду». Блок, Бернс, Вийон или Крайст? Ведь он писал стихи и мнил себя апогеем логоса.
…Начали Трои сыны разрушать ахейскую стену
С башен срывали зубцы, сокрушали грудные забрала
И ломами шатали у вала торчащие сваи
Кои поставлены в землю опорами первыми башен
И вырывали они…
Читал Крайст. Гомер. «Илиада». Песнь двенадцатая. На прошлом занятии он сделал кучу ошибок. Читает прекрасно. Или он в прошлый раз просто издевался. Если бы он знал, как он похож на Росса — студиозуса времен оных.
…Взгремели ворота; ни засов огромный
Их не сдержал; и туда и сюда раскололися своды,
Камнем разбитые страшным…
Еще никто из моих учеников не читал Гомера так. Это и есть истинная красота. Pulheritudo. Латынь. А как это будет по-гречески? Бьюти, шенхайт, ботэ? Ладно, проехали. Господи, это и есть склероз. «Маэстро, вы меня слышите?» «Да, Крайст, конечно. С Вашего позволения, еще один вопрос: Почему Вы выбрали именно этот отрывок?» «Я с удовольствием отвечу, тем более, что этот вопрос я предвидел. Город (Я имею ввиду не объект, определенную территориальную единицу, полис, а некую категорию, скажем, нравственную), являясь орудием прогресса, неизбежно и медленно поглощает красоту. Зарвавшиеся города, города-эгоисты должны быть неизбежно уничтожены, пока они не стали пожирателями людей. Гоорода-антропофаги, города-каннибалы. Я хочу жить, вот почему я пою гимн ахейцам».
