— Ты умер, не успев переделать свое завещание, Леонидас. А это означало, что все перешло ко мне. Я не увидела никакой особенной причины назначать нового президента или главного исполнительного директора, лишь бы заполнить должность. За эти годы было много кандидатов, как ты понимаешь. Но ни один не был тобой.
— Прошло четыре года… целая вечность. Какой смысл ждать? Наверняка один из моих кузенов…
Она сдержанно улыбнулась:
— У твоих кузенов слишком много идей и еще больше желания качать свои права, но вот чего у них нет, так это умения. — Сьюсан повела изящным плечиком. — И к несчастью для них — хотя они и Бетанкуры по крови, — решающий голос был у меня.
Да… Недооценивать его удивительную жену было бы неразумно.
Сьюсан шла по центральному проходу административного этажа. На ней очередной темный наряд: черные сапоги и платье чернильно-синего цвета, чуть светлее цвета сапог. Сапоги были на очень высоких каблуках, но она шла в них так же уверенно, как и тогда, спускаясь вниз по горной тропе. Крошечные рукава платья едва прикрывали плечи, вся ее тонкая фигурка — воплощение женственности и элегантности.
Ему захотелось снова насладиться ею, узнать, есть ли разница между изысканной внешностью и сильным характером его жены.
Кажется, что тягу к ней ему не обуздать. Он убеждал себя, что очень долго обходился без женщины, она разожгла в нем похоть, и больше ничего. Ничего личного. Не может быть ничего личного.
Личное не для него. Всегда исключительно бизнес.
Леонидас смотрел, как Сьюсан, улыбаясь, шла по длинному холлу. Не сказать, что очень доброжелательно. Скорее холодно.
Вдова Бетанкур.
— Я была почти ребенком, когда мы поженились, — сказала она ему где-то над Атлантическим океаном, когда они летели в Рим на личном самолете Бетанкуров. Она разговаривала с ним ровным, хорошо поставленным голосом. Наверняка она так же гладко и легко произносит слова и на других европейских языках. — В первый год после твоего исчезновения единственное, что меня занимало, — это мое горе.
Леонидас хрипло рассмеялся:
— Какое горе? Насколько я помню, мы были едва знакомы.
— Но этого не знал никто, — спокойно ответила она. — А если кто-то и сомневался, то их слово было против моего. Я была твоей вдовой, и в моих руках осталось твое состояние и твоя власть, так что не имело значения, о чем думали люди. Значение имело то, что сказала я. А я сказала, что мое горе такое глубокое, что я и подумать не могла о том, чтобы назвать твоего преемника.
