С пеленок жила я жизнью моих родных — дядек, которых любила не передать как. Жизнью бабушки Марфы, которую боготворила. Жизнью папы с мамой — ну, они были просто «сама я»! Конечно, я жила и жизнью Николая Николаевича, дедушки Николеньки, которого, как Маугли Волка, признавала Непререкаемым Вождем Стаи и которому поклонялась!
Тем временем, я росла, напитываемая щедро — пополам с любовью близких — окружающей меня первозданной прелестью потрясающе прекрасной, — а тогда еще и девственно чистой, — природою Енисейского Кряжа. Ползала себе по тщательно оструганным папой и дедом Николенькою и любовно протертым наждаком доскам «второго» этажа четырех этажных полатей — нар нашей «квартиры» в моем бараке.
«Долг» — это я понимала! Долгом было «наварить кашки» себе — я умела «наварить» ее в четыре годика. «Долг!» — это «просеять мучки», «перебрать ягодку», «почистить грибочков», — это уже для всех! В восемь лет доверялось мне готовить крахмал из картофеля, в девять — «навести щелочи» из печной золы для стирки белья, — свое, нательное и платьица, стирала с пяти лет, — наварить патоки для сахара из свеклы.
О «долгах» своих вспоминаю в чуть более позднем времени. Уже возвратились домой на прииск наши мужчины, — папа с дядечками. И соседи из нашего этапа вернулись. На себе и на трех сотнях лошадей притащили они две с половиною тысячи тонн огромных деталей электрической драги! Три года тащили. И притащили! А теперь одни, — с папою и дядей Ленардом во главе, — монтировали на Удерее саму драгу. Другие, — и в их числе дядя Володя, мальчик совсем, — строили локомобильную электростанцию, механические мастерские, конюшни, гараж, заправку — склад «ГСМ». Пошла настоящая долгожданная жизнь, занятая настоящим трудом! А еще через четыре года, в конце 1938, — когда разрешили, и даже попросили нас, — построили себе настоящие рубленые дома! Из настоящего, из добротного леса!
Вот это и было началом счастливого перелома нашей жизни. Родители мои, бабушка Марфа с дедушкою Николенькою, даже мальчишки наши — все ссыльные — почувствовали начало свободы уже после первых политических судебных процессов в Москве, а потом и по всей стране.
Николай Николаевич помалкивал. Он вообще был молчуном. Но стал еще молчаливее. И в самое это время, его — 85–тилетнего старика! — дернули, неожиданно, с почетной должности конюха нашего конного двора, в «столичную» школу района — на прииск Центральный преподавать в открывшихся там 8 – 9 классах географию, историю и немецкий язык.
