Он был железным человеком. Только похудел до скелетоподобия. И вместе со мною на нем, под старой его шинелью, спали еще и Рони с Мартином — маленькие. Утром — та же процедура. И в путь.
В ночь на 28 мая подошли к тому месту на правом берегу Ангары, над которым лежит заимка Рыбная у деревеньки Бельск. Карабкались к ней вверх высоченным обрывом береговой скалы, хватаясь и подтягиваясь за ветки кедрового стланика. Папа со мною за пазухой — впереди. Николай Николаевич с Рони и Мартином под той же шинелью — замыкающим. Крепким оказался наш старик!
Карабкались, обессиленные, полу мертвые, но уверовавшие, что все! Конец! Выжили. И дожили.
Живых, — кто не сорвался, кого на скале «в лет» не пристрелили и у кого сердце надорванное не разорвалось, — собрали наверху и загнали на лесное кладбище у самой заимки. И, теша неутоленную злость, держали–морозили на нем еще двое суток — «терпение» их — говорили — кончается.
Но прежде терпение кончилось у Николая Николаевича и у папы.
Они пошли со мною — как кегли валя конвой — к избам. Николай Николаевич был страшен. Подходить к нему опасались — был он посреди всех великаном — адлеберговских статей был человек!…
Заклацали затворы по пустым патронникам. Заорали барахтавшиеся в сугробе. Заблажил, выпроставшись из снега начальник. А, мои, шли. Навстречу вышел из избы старик. Подошел. Поздоровался. Велел идти к нему и никого не слушать. «Надо же дите перевернуть, элиф нет?!». Отстав от папы и Николая Николаевича, конвойные накинулись на старика. Но тот стряхнул их. Забежал в избу. И выскочил с двустволкой. Тут же с ружьями стали выбегать мужики из соседних домов. Видно, двое этих суток наблюдали и ждали, что еще конвой навытворяет с ссыльными. И не выдержали. А сейчас стали стрелять, матерясь. Но убедившись, что у конвоя патронов нет — повязали его, благо и он дошел окончательно, как наши ссыльные.
И то — не опомнись они, их бы потом за стрельбу… Кто знает, чем бы все потом кончилось? А пока кончилось миром. Ссыльных растащили по избам. По избам разместился и конвой.
У старика и у его старухи прогостили наша семья с неделю. Было нас теперь — выживших и целых — Николай Николаевич, папа, бабушка Марфа, Мама, пятеро папиных братьев — шестнадцатилетний Ленард, пятнадцатилетний Володя, Александр четырнадцати лет, двенадцатилетний Мартин и Рони—Рейнгардт девяти лет. Мужики! Армия! Рыбнинские жители откармливали нас и отпаивали свежениной — лосиным мясом, гусятиной, молоком и самогоном, конечно, с бражкою.
