И мама, погодя немного, сказала: — Интересно, где еще в России в поселковой школе, — или, пусть, в столичном даже университете, — детям преподает такого уровня эрудит? — И сама ответила: — Да нигде! Вот и попробуй поспорить с вашим папою!.
И вот, маленькая школа на нашем прииске, в начале 1935 года названном убийцами в честь убитого ими убийцы «Кировским». Построили ее папа, дядечки мои, и мужчины из поселенцев. Она — всего–то в четыре комнатки–класса на весь небольшой ссылочный интернационал. Но не фальшивый, троцкистский, для вселенского разбоя. А настоящий. Из таких, как я — из русских, из немцев, из украинцев, из финнов, из латышей и из греков даже…
Больше полвека прошло! Но со всеми, кто жив еще, кто остался в России или живет в Европе, в Америке, в Австралии, — братство до смертного часа!
Школа была — нет, не просто «свет в окне». Она была Самим Светом. В ней напрочь отсутствовала политика. Дети ссыльных не должны были знать историю коммунистической партии. Большевистского обществоведения. В классах не могли висеть портреты большевистских вождей. Главное, духа пионеро–комсомольского и на дух не было! Так чем же тогда она была — наша первая приисковая школа? Да «обыкновенным»… Царскосельским лицеем. Когда в столицах страны освобождались от социально опасных граждан — потенциальных врагов народа, к нам, в нашу школу, пришла учительская плеяда, аналогов которой я потом нигде в мире не увидела. Ни в Оксфордском, тем более, ни в американском Гарварде Ни в Кембридже. Ни даже в хваленном–перехваленном Беном Йельском, — еврейском, как он старался убедить меня во время наших визитов туда, — университете в Нью—Хевен! Американская школа, с которой мы имели возможность знакомиться много лет кряду, — а Бен, обнаглев совершенно, разразился даже в московской педагогической (!) печати и в литературных журналах сериалами о воспитании школьников в США, — эта школа не стоит ничего в сравнении с приисковой школой.
Жалко их всех! Но сестер жальче. Им расти. Жалко папу с нашими мужичками — им тяжело работать и тоже расти. Папа, Ленард, Володя, Александр — они как волы в упряжке тянут. И на морозе зимой по 18 часов! А «рацион» их? Перед сменой — если утором — чашка чая с молоком и сахаром. Ломоть серого хлеба с маслом. С собой — в «тормозок» на смену — пол литра молока в бутылке за пазухою, чтобы не замерзла, бутерброд с ломтиком сала. Все! На восемнадцать часов. А после смены, если вечером, — маленькая фаянсовая мисочка щей или борща с кусочком мяса. Тот же чай с молоком — чай из засушенных цветов. Собираем сами. И все! Второе, какое нибудь, нам, молодым. И женщинам. Не подумайте, что из «экономии», хотя было и такое в самом начале сибирской жизни. Просто организм у папы такой. И у братьев его. Ну, дедушка–то, Николенька — он и первое, он и второе, и третье он. И закусочка чтоб перед обедом… Закуску ему готовила сама. «С рюмкою перцовой, как когда–то на обедах у государя императора Александра Николаевича!». Он из другого теста. Рассказывал, какие застолья затевала родня, когда собиралась на пасху, к примеру. Лукулловы пиры закатывала старопомещичья кость!
