Первой 11 марта 1930 года, когда эшелон подходил к Барабинску, погибла Надежда Николаевна (Бирулева, дочь героя Севастопоря, адмирала, подруга Великой княгини Елисаветы Феодоровны; мачеха Мартина Адлерберга, прадеда Нины Оттовны. В.Д). Превратившаяся в мумию, она до последнего дня спасала малышей, деля и отдавая им свой хлеб. Марфа и мама обрядили ее… Но когда Николай Николаевич Адлерберг, граф, сын Амалии Крюденер внук Вильгельма III Прусского; мама Нины Оттовны, Мелитта, его внучатая племянница) и папа попросили конвой «выпустить их, чтобы похоронить Бирулеву(!), дочь российского героя», конвойные поняли моих так, будто они не просят, а требуют! Потому их связали, избили, бросили на пол, а труп выволокли. Что стало с телом, они не узнали…
25 марта 1931 года эшелон втянулся на станцию Красноярск–сортировочная, в теплушке появилась на свет я… Если, конечно, светом считать межнарное пространство, занавешенное на этот случай папиной рубахой. Мама о рождении дочери узнала не сразу. Она уже второй месяц была без сознания, и на глазах таяла, не умея пережить смерть маленьких сыновей…
Она и после моего рождения с полмесяца пребывала в беспамятстве. И первая грудь, к которой я припала вскоре по выходе из вагона, принадлежала… проводнице отправлявшегося куда–то на восток рядом с пакгаузом стоявшего поезда. Она забежала со мной в свой вагон. Покормила меня. Поцеловала. И, — чуть не бросив меня на папины руки с подножки уходящего поезда, — навсегда, безымянной, исчезла в грохочущей вьюжной мгле. Успев спасти мою только что обретенную и уже истлевающую жизнь, не успев назваться. Боль этого исчезновения ее во мне навечно. Скоро семьдесят лет. А я ночами без сна все пытаюсь и пытаюсь найти в себе и представить лицо этой Женщины.
Вечерами вся наша семья плотно нас с мамою обступала. Все выстраивались, наклоняясь вперед, друг к другу головами. Папа клал меня крупному Николаю Николаевичу на большие его руки. Тот вставал перед мамой. Все «смыкались», на манер эскимосского иглу, прикрывая нас. Папа разматывал тряпки, в которые я была завернута. Николай Николаевич растирал меня снегом — потом это спасало меня от простуд. Папа обмывал частью семейной порции «кипятка». И оба пеленали. Потом кто–то из женщин кормил меня — молока у мамы так и не появилось, пропало. Николай Николаевич заворачивал меня в ту же рвань — у нас даже нитки с иголкой отобрали! И передавал папе, который никому меня не доверял и весь путь нес сам. Он и от санок не отходил, когда нас везли. А потом нес, когда маме стало лучше. А ночами спала я за пазухою у Николая Николаевича. У дедушки Коленьки…
