Он один из тех, кто обязательно приезжает ко мне в институт в день смерти отца. Для этого ему приходится совершать путь с дачи из–под Твери и возвращаться обратно в тот же день: его последняя супруга /годящаяся ему по возрасту только что не во внучки/ имеет, вероятно, веские основания не позволять ему задерживаться в столице на время сверх беседы со мной. В этот день — шестого июля — я никуда не отлучаюсь, жду гостей. Не было случая, чтобы Петр Иванович не приехал почтить память учителя. Однажды он явился в чужом, явно не со своего плеча салопе, драпирующем больничную пижамку и сиротские же палатные кальсоны. Пришлось отправлять его машиной обратно /после беседы, конечно, и поминания/, предварительно известив начинавших беспокоиться врачей.
И так, он приезжает — тень и любовь отца. И я люблю его. Он это знает, и чувство мое питает его силы. Мы сидим с ним в «стекляшке» ЦНИИЭПЖилища. В уютнейшем кафе тихо. Мы кайфуем: пьем кофе /в которое Петр Иванович подливает из фирменной фляжки непостижимого свойства коньячный экстракт/, жуем его и мое домашнее печенье — ничего более он не признает. Вспоминаем… Он рассказывает об отце каждый раз что–то новое, или в новом свете… Зимой Петр Иванович обосновывается в городе, звонит часто. Бывает «домами». Но дома не так с ним интересно: он дома — конструктор. Великий конструктор! Мне жалко, что его не могут слушать в эти часы инженеры. Это разорительно для государства — потерять опыт и эмиссию великого инженера Сухих. Но так устойчиво и незыблемо устроена наша часть мира: его, Петра Ивановича, богатству нет рачительного хозяина… Дома он рассказывает о работе отца, о его инженерных откровениях и озарениях. Я же живу отцом — человеком…
И так, Петр Иванович звонит. Просит «принять» его. Я жду. Он привозит сувениры: бумажку с отцовскими строчками, записку отца незапамятных времен, документ… на котором отцовская подпись или резюме…
Однажды, — счастливый, сияющий, — он приехал утром — прямо к моему приходу на работу. На журнальном столике уже лежал большой сверток. Я развернул его под сияющим совершенно мальчишеским взглядом старика — бронза блеснула… Две массивные дверные ручки прошлого века лежали рядышком. Я узнал их, потрясенный неожиданностью и смущенный одновременно…
— От вашей комнаты… Квартиры… Вчера начали сносить ваш дом на Разгуляе… Я знаю ваши двери — хожено–то. хожено сколько было в тепло это непостижимое — в квартирку… Подождал ночи, залез на второй этаж — лестницу–то уже разрушили, лез по штырям — и нашел их… Отвинтил… Эта, вот, — от кухоньки вашей… Эта от комнаты. Узнали? Их сколько раз касались руки отца вашего, и маменьки, и бабушки вашей замечательной… Вот, принес их. Хорошо это? Вам не будет неприятно?
