Из рассказов — «показаний», большей частью случайных, иногда беспорядочных, но всегда для меня неожиданно интересных, ничего, казалось бы, не складывалось: осколки разбитого вдребезги зеркала напоминали они… Но… Время шло. «Осколки»' накапливались. Незаметно из этой хаотической россыпи мозаичных камешков вселенской памяти, как из цветной светящейся загадочно смальты выкладывалась новая картинка жизни, а потом и панорамка неких неизвестных мне ранее дел и чувств отца. Не всегда неожиданных для меня, но постоянно интересных свежими эпизодами, деталями, оттенками. Между прочим, сам дух «показаний» сначала раздражал меня. Период досады на самого себя за безропотное выслушивание именно показаний длился довольно долго, хотя, конечно, я не позволял себе выдавать собеседникам мои эти досадные чувства. Я благодарен им был за рассказы об отце.
Когда «осколки» раскладывались в очередную панораму прошедшего, рассказчики, будто на самом деле давшие исчерпывающие показания, вздыхали облегченно, освободившись, наконец от отягощавшего их бремени подспудной ответственности и тревоги /быть может даже — вины?/ Которая постоянно беспокоит, преследует даже людей пожилых или умирающих — много видевших и довольно переживших. Тревоги из–за реальной, мучительно переживаемой возможности не успеть поделиться с близкими чем–то очень значительным, выстраданным. Безусловно, важным очень и только одним им пожилым или умирающим — известным Секретом Жизни. Крайне необходимым потомкам концентратом мыслей, откровений, рецептов… Ну и напутствий, конечно…
«…Полно, люди! Трагическое это все заблуждение: «до лампочки» потомкам Вашим все Ваши напутствия вкупе с секретами. Ни хрена им не надо ровным счетом, кроме Ваших квартир, кроме дач, кроме… Обойдутся они этим Вашим наследством, как–нибудь!» Так, или примерно так хочу я крикнуть им… Но это–то как раз совсем не так… Не совсем так… Не всегда… Это — как Вера, как Надежда: вдруг необходимо?… Вдруг…
Я пытался как–то всех приходящих ко мне на Дмитровское шоссе рассказчиков классифицировать по их отношению к отцу, по глубине и характеру их воспоминаний о нем, по тону отношения ко мне самому, по периодичности их посещений моей особы «по месту службы» /домой к нам почти никто из них не заходил — не решались, как оказалось: страшились «тени отца Гамлета»?; представьте — страшились! Или еще чего–то боялись — черт их знает, чего/.
Некоторые рассказчики больше никогда не приходили. Я благодарил их мысленно за память об отце. Завидовал им, успевшим… Был рад за них: посеянное ими в памяти, в душе моей ветры времени не иссушат; придет час, семена прорастут в воспоминаниях моих. И еще до одного, быть может даже до многих поколений потомков отца дойдет, не иссякнув, животворный ручей памяти о нем… Может быть все проще: они видят во мне частицу Отца, материализованное продолжение его, — кому такое не известно? Хотят, коснувшись меня, почувствовать, услышать, ощутить Его… Невозможно это… Но необходимо им — может так быть? Конечно. Вера построена на этих чувствах, Вера, как и всякое иное заблуждение.
