— Где? — в один голос спросили обрадованные злодеи.
— В подполье, — указала она на творило, находившееся среди комнаты, — в правом углу за верхней доской.
— Не врешь?
— Разрази Господи!
— Укажи сама… — сказал старший.
— Не… не могу! — вздрогнула Татьяна.
— Сынишка пусть с нами идет, — заметил молодой, — а то ты творило-то прихлопнешь, да с мошной и драло, — мы тоже из стреляных.
Татьяна нервно прижала к себе Мишу.
— Зачем! Клянусь, там, с места не сойду! — прошептала она.
— Товарищ дело бает, не финти, а то вот — и конец, — замахнулся старший на Татьяну ножом.
Татьяна отшатнулась. На лице у нее промелькнуло выражение внутренней борьбы. Она поглядела на сына, покосилась на печку… Глаза ее сверкнули каким-то странным огнем.
— Берите… — хрипло сказала она, толкнув сына к бродягам.
Младший взял его на руки. Ребенок залился слезами и с ревом рвался, к матери.
Старший зажег фонарь, поднял творило и стал медленно спускаться в подполье, за ним последовал и младший с Мишей на руках.
Татьяна стояла, как вкопанная, и бессмысленно глядела на происходящее.
Едва успели они спуститься в подполье, как Татьяна, словно разъяренная тигрица, бросилась к нему. С нечеловеческим усилием вытащила наверх лестницу и захлопнула творило… Затем подвинула на него тяжелый кованый сундук, на сундук опрокинула тяжелый стол, скамьи, кровать… Все это было сделано до того быстро, что злодеи не успели опомниться. Потом, подойдя к печке, она вынула один из кирпичей, сунула руку в образовавшееся отверстие и, вынув толстый бумажник желтой кожи, быстро спрятала его за пазуху.
В творило раздался стук. Татьяна дико захохотала и опустилась на пол. Стук продолжался.
Татьяна, сидя на полу около устроенной ею баррикады и прижав руки к груди, как бы боясь, что у нее отнимут бумажник, отвечала на него хохотом.
— Отвори, иначе щенка твоего прирежем, — раздались угрозы из-под полу.
Татьяна продолжала хохотать. Раздался крик ребенка:
— Мама, мама, режут!..
Дикий хохот был ответом.
Возгласы злодеев, смешанные со стоном и криками ребенка, продолжались.
Татьяна хохотала…
Наступил день и прошел. Вечерело.
По дороге от села к заимке показались двое розвальней в разнопряжку: в передних сидел возвращающийся из города домой Иннокентий Тихонов. Первая лошадь уперлась лбом в ворота.
Никто не встретил приехавшего. Ворота оказались запертыми. Сердце у Беспрозванных упало, почуяв беду.
На его сильный и продолжительный стук никто не откликался, только спущенные цепные собаки заливались громким лаем.
