Быть может, впрочем, всё, что я видел, были лишь, выражаясь военным языком, «разведочные стычки», которые не могут дать настоящего представления о картине боя.
Так говорят мне офицеры, когда я поднимаю среди них этот вопрос.
— Но в чём же разница? — допытываюсь я, — только в размерах?..
— Ну, конечно, настоящий решительный бой ожесточённее, так как участники его чувствуют, что им решаются шансы кампании. Такого боя ещё не было!.. А в разведочных схватках главная забота о сохранении войска и меньших потерях, а потому обе стороны сдерживаются…
— Но при этом, я сам видел сотни убитых, десятки раненых…
— Это всё пустяки…
— Как человеческая жизнь — пустяки?
— Война…
И в этом ответе нет никакого бравирования.
Это действительно так.
— Война…
И поэтический колорит этого слова исчезает, оно появляется перед вами во всей его отвратительной окровавленной наготе.
Такова действительность на театре войны.
Если к этому прибавить условия бивачной жизни, особенно в настоящей войне, невыносимые жары, целые дни ливней, то пыль густая, разъедающая, то невылазная грязь и сырость, бездорожье и соединённые с ним лишения в пище и в питье, то и получится та далеко не поэтическая «картина войны», который я решил посвятить эти строки.
— Ко мне в отряд, милости просим, — любезно встречали меня начальники передовых отрядов, — но прежде всего позаботьтесь о том, где приютиться, раздобудьтесь палаточкой, и кроме того запастись провиантом… При всём желании, и покормить вас нечем… Вот чайку не прикажете ли… Это с удовольствием…
И пьём чай, стараясь меньше употреблять сахару, так как последний тоже обыкновенно на исходе, с солдатским сухарём…
И каким он кажется вкусным среди прекрасной природы, в горной прохладе.
Хорошо, однако, понимаешь, что для тебя вкусна «новинка», но пропитаться этим сухарём в течении многих дней довольно трудно.
— Но почему же вам не подвозят продовольствия?
— Подвозят, жаловаться нельзя, но понемногу, ввиду размытых ливнями, да и без того трудных дорог в горах для обозов… Привезут, всё сейчас же и расхватают, день, два пируем, а там опять на пищу св. Антония… — улыбаясь говорит мой собеседник.
И нигде, ни в одном отряде я не слыхал жалобы на интендантство — в эту войну оно делает всё возможное и даже невозможное.
И это понимают в частях, и никому не приходит даже на мысль обругать «интендантов» и этим лёгким способом сорвать на ком-нибудь свою злобу.
2 июля утром в десятом часу около кумирни бога войны, где помещается редакция «Вестника Маньчжурской Армии» и живут корреспонденты русских и иностранных газет, в числе которых и я, вдруг раздаются выстрелы.
