В ляоянском саду интересная встреча с штабс-капитаном Россовым.
Это знаменитость.
Он прекрасно знает китайский и английский язык, объехал и обошёл весь Китай, был в Японии, где его застала война. Он стал выдавать себя за корреспондента датских газет и успел в конце концов благополучно вернуться в ряды русских войск.
Это очень скромный, почти застенчивый офицер, о себе не говорит ничего.
Как я ни старался навести разговор на его любопытные приключения, все мои попытки оказались безрезультатными, как большинство японских выстрелов.
— Вы знаете, — сказал мне познакомивший меня с ним д-р Власевич, — его в Японии заставляли петь датский гимн, и он пел…
В Ляояне несколько японских пленных.
Все они рассказывают, что с большим страхом ожидали своей участи после того как попались в плен.
— Почему же это?
— Нам начальство объявило, что русские — жестокие дикари, которые всех пленных предают мучительной смерти, а потому нам не советовали отдаваться им живым в плен, а предпочитать смерть.
— Ну, а теперь что вы об этом думаете…
— Что дальше будет — не знаем, а теперь нам лучше не надо… — отвечают, конечно, через переводчика японцы.
По их довольным, улыбающимся лицам можно и без всякого переводчика заключить, что «им лучше не надо».
XXII
Картинки боевой жизни
Идут войска, тянутся обозы, скрипят китайские арбы, слышатся окрики и русская тяжеловесная брань, в воздухе висят неприятные звуки крика мулов и визгливой, режущей ухо громкой речи китайцев.
Тихо говорить они, кажется, не умеют.
Вот та будничная картина военного времени, которая здесь бросается в глаза повсюду, но с особой рельефностью там, где близок неприятель, а следовательно особенно много сосредоточено войска.
Война, война!
Я три раза видел вблизи, насколько это возможно и разрешается, картины боя, положим, незначительного, так как в момент крупного дела при Вафангоу, сидел, волею судеб, в Мукдене, проводя «дни мук» корреспондентского искуса, да и приехал я туда в ночь на 1 июня, так что если бы «Мукден» не оправдал бы даже своего русского названия «день мук», то и тогда бы я едва ли успел попасть 2 июня в Вафангоу, а это был последний день этого почти трёхдневного боя.
Но возвратимся к тому, чему свидетелем быть выпало мне на долю при моих поездках на передовые позиции.
Я уже описал вынесенное мною более чем смутное и вместе с тем глубоко отвратительное впечатление современного боя, даже, если можно так выразиться, в миниатюре, ничуть не похожее ни на то представление, которое было в моём уме, как штатского человека, и, вероятно, в уме многих, ни на поэтические описания боя в стихах и прозе, какие мне приходилось читать.
