— А мне понравилось! — неожиданно перебил поэта комиссар. — Такие, понимаешь, зубастые нам и нужны. А то разводят нюни: «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко…» А кругом враги! Предлагаю тост за подрастающую смену.
Евтушенков накрыл своей ладонью стакан комиссара, и, глядя ему в глаза, проникновенно сказал:
— Коля, может, по дорожке побегаем? А?..
«Куда это они бежать собрались?» — подумал Серый, глядя на красную ковровую дорожку, лежащую на полу.
— Э-эх, Женя! — комиссар по-бычьи уперся своими залысинами в лоб поэта, и, не отводя взгляда, проговорил с улыбкой. — Умеешь ты отдыхать, поэтическая душа. Ну как тебе откажешь!
Не поворачиваясь, он протянул руку в сторону тихо стоявшего у стены лейтенанта и коротко бросил:
— Портфель!
Моментально портфель оказался у него в руке. Щелкнул замок, и на столе появилась маленькая серебряная пудреница. Пошатываясь, комиссар подошел к стене, снял с крючков висевшую там гравюру в рамке под стеклом и положил ее на стол. Поддев ногтем крышку пудреницы, он высыпал находившуюся внутри белую пудру на стекло. После этого достал из бумажного конвертика лезвие «Нева» для безопасной бритвы и ловко разделил порошок на пять одинаковых дорожек.
— Ну что, товарищи, сдадим нормы ГТО? Побежали!
Серый с Димоном переглянулись, не понимая, и вопросительно уставились на Аполлионыча. Тот пожал плечами. Евтушенков достал из кармана зеленую купюру, скатал ее в трубочку, вставил в ноздрю и наклонился над столом. Прищурившись как снайпер, он на вдохе втянул крайнюю дорожку в себя и выпрямился, закрыв глаза. Следующим «бежал» комиссар. Он, в отличие от Евтушенкова, использовал стеклянную трубочку, которую достал из портфеля. Жмуриться офицер не стал, а просто расслабленно откинулся на стуле.
Серый и Димон озадаченно смотрели на оставшиеся дорожки. Иблисов с усмешечкой протянул им долларовую бумажку. Серый взял ее и начал неумело скатывать в трубочку. Потом встал и наклонился над гравюрой, не решаясь приступить к «пробежке». С гравюры на него смотрел козел с рогами, увитыми цветами. Вокруг козла — полуголые старухи, у каждой — младенец на руках. Надо было решаться. Пристроив трубочку в начало дорожки, он начал осторожно втягивать порошок в себя…
Волнение прошло. Наступила необъяснимая ясность мысли. Куда-то исчез озноб от прогулок на пронизывающем ветру. Тяжелый водочный дурман и усталость испарились, подхваченные свежим ветром, дующим из глубины коридора. Серый смотрел на развалившегося за столом комиссара и в полумраке отчетливо видел, именно видел, его прерывистое дыхание — трепетание густых волос в левой ноздре, биение пульса на шее и плавное шевеление орденских планок на груди. «Почему я не стал читать стихи? — с удивлением подумал Серый. — Я помню много стихов. Я могу сочинять экспромты, и каждый из них будет гениален…» Повернув голову, он с удивлением обнаружил, что огонь в тигле, где инквизиторы грели свои щипцы, разгорелся и осветил радужным сиянием уже совсем не страшное помещение, а лежащий на пыточном столе человек смотрит на него и улыбается. Серый подмигнул веселому подследственному, тот подмигнул в ответ и уже хотел что-то сказать, но в этот момент один из сидящих за столом монахов поднял голову и строго сказал:
