И что же я увидел на лестничной площадке зловещего Большого дома?
Большой застеклённый шкаф, заполненный сверху донизу знакомыми мне с детства игрушками. Крупная табличка разъясняла: «Работы детей наших сотрудников». Сияющие звериные глазки, видимо, должны были охранять — спасать — сердца чекистов от полного задубения на трудной работе.
Случайно ли меня провели этим маршрутом? Или хотели показать, что «ничто человеческое им не чуждо»? Знали ли они, по чьим чертежам маленькие кагебешники мастерили очаровательных зверюшек?
Раздумывать над этим мне не пришлось. Ибо провожатый, наконец, открыл дверь и впустил меня в кабинет, где за столом сидел человек в штатском — лысый, плотный, с заметным шрамом над бровью. Не помню, под каким именем он представился. Помню, что раза два в кабинет заходил сотрудник помоложе и обращался к хозяину с какими-то пустяковыми вопросами, вроде: «Товарищ майор, у вас спички есть?»
Разговор наш начался издалека, в интонациях задумчиво-загадочных, но одновременно и скрыто-угрожающих. Тридцать лет спустя я попытался воспроизвести его в своём интервью Алексею Митаеву.
«Да, Игорь Маркович, возникла необходимость с вами побеседовать. Сами-то вы не догадываетесь, почему?» — «Нет, не догадываюсь». — «Скажите, как вам нравятся произведения Марамзина, Бродского? Как вы относитесь к тому, что произошло с Бродским и Марамзиным?» — «В их жизни произошла трагедия». — «Ага, значит советская власть устроила им трагедию». — «Этого я не сказал. В жизни, кроме советской власти есть еще и судьба. В их судьбе произошло нечто трагическое для всякого пишущего человека — отрыв от родного языка. Только это я и имел в виду». — «А как вы относитесь к их произведениям?» — «Мне нравятся их произведения». — «Да? А что вам там нравится?»
Тут мне вспомнился популярный в те годы анекдот. Еврея вызывают в КГБ. «Рабинович, мы знаем, что у вас есть брат за границей. А вы уже много лет не отвечаете на его письма. Это нехорошо. Вот вам бумага и конверт, пишите прямо сейчас». Рабинович послушно склоняется к листу и начинает писать: «Дорогой брат! Наконец я нашёл время и место написать тебе…» Так и я: наконец-то нашёл время и место сформулировать свои критерии оценки литературных произведений. Напрягся и выдал формулу, от которой не откажусь и сегодня:
«Как в любом литературном произведении, мне нравится, когда богатый эмоциональный мир пишущего воплощен в ярких образах и выражен стилистически и лексически богатыми новыми формами».
