Видимо, адвокат уговорил Хейфеца признать на суде свою вину, чтобы у него были основания просить об условном сроке. Но прокурор и судья заявили, что раскаянию подсудимого они не верят, и дали ему четыре года лагерей строгого режима и два года ссылки.
Дело Хейфеца оказалось для нас поучительным во многих смыслах. Главное: проступили некие правила, которым КГБ старается следовать при подготовке дела к слушанию в суде. Оказалось, что все данные, полученные путём тайной слежки, перлюстрации писем, прослушивания разговоров в квартирах или по телефону, предъявлять на суде не разрешалось — не столько потому, что это незаконно, сколько для того, чтобы скрыть своих агентов и методы слежки. Необходимо было найти живого свидетеля, который подтвердит полученную оперативную информацию, на их жаргоне — «закроет». К этому и сводилось по большей части противоборство следователя со свидетелем.
— Вы же видите, Михаил Рувимович, — говорил следователь Хейфецу, — нам доподлинно известно, что вы не сами передали свою статью Эткинду, а сделали это через его дочь Марию, вашу соседку по дому. Почему вы вдруг упёрлись и не хотите это подтвердить? Мне же просто нужно «закрыть» этот пункт.
— Потому что такое показание превратит Машу в распространительницу антисоветских материалов.
— Помилуйте, она могла передать рукопись, не читая, не зная, что в ней. И неужели вы думаете, что мы станем привлекать к суду молодую женщину с годовалым ребёнком? Тем более что принято решение разрешить Эткинду с семьёй выезд за границу. Но пока дело не закрыто, они будут сидеть на чемоданах. Ваше упорство только осложняет их ситуацию.
«Логика паразитирования на нашей порядочности действовала на меня», — признаётся Хейфец в своих мемуарах.
На арест Эткинда Москва не дала разрешения — с ним расправились по-другому. КГБ отправило «справку» с подробным описанием его «антисоветской деятельности» (от защиты Бродского на суде до дружбы с Солженицыным) по месту работы — в Педагогический институт имени Герцена и в Союз писателей. И там, и там были немедленно проведены собрания, на которых выступавшие клеймили «скрытого антисоветчика и политического двурушника». Результат — исключение, расторжение всех договоров с издательствами, требование покинуть страну, но не по приглашению от французских университетов, а по обычной израильской визе.
Марамзин после проведённого у него обыска уехал в Москву и три месяца скрывался там у друзей. Его арестовали в июле, после чего начались допросы друзей и знакомых. Уже вызывали Вахтина, который взбесил кагебешников отказом давать показания. Все считали, что мне следует ожидать вызова в Большой дом со дня на день. Но так случилось, что в дело Марамзина я оказался втянут не повесткой с печатью, а неожиданным полуночным звонком. Звонила
