Конечно, лететь вот так вот, — полуспя в удобном кресле, — над горными массивами Альп было приятно и безопасно. Но, при этом, не плохо бы, часом, вспоминать: там — внизу, — ледяной холод снежных вершин; тысячи внезапно, без предупреждений сходящих лавин, что хоронят под собою живых людей. И что там же, — в чёрных щелях трещин, и под ослепительными снежными завалами, — невидимые из космоса смельчаки многими сутками под патронажем сенбернаров ищут лихорадочно, а потом кровавя руки и надрывая сердце выскрёбывают из–под сорвавшихся ледяных масс ещё дышащих, ещё пытающихся освободиться от многотонной тяжести бетонно–затвердевшего снега живых людей… И мёртвых тоже. Как мы стараемся выскрести из «братских могил» бесчисленных тюрем и каторжных лагерей безвинно гибнущих там людей. И эта наша работа никому, кто не знает, что есть российский суд, или страдания заложника, не видна так же, как отсюда, из тропосферы, не виден труд безымянных спасателей…
Мысль об этой «несправедливости», которая во все иные времена в голову не пришла бы, заверещала во мне именно потому, что, вот… лечу в замечательном самолёте… Внизу — удивительно красивый горный пейзаж, — Альпы же! Альпы, чёрт подери! А я полулежу в покойном кресле. Попиваю ароматнейший кофе. Запиваю его восхитительным французским вином, маленькие бутылочки с которым вам сразу же и открывают, чтобы не… накапливали для раздачи близким, а выпивали тут же, в полёте…
И… — никогда не ставивший денег впереди, какого бы то ни было паровоза, — я ловлю себя на том, что сквозь всю эту кофейно–винную нирвану думаю лишь о том, где их добыть для всё расширяющейся деятельности маминого, а ныне моего детища — «Спасения»?!
Не то, чтобы их у меня не было. Были, конечно. Никогда не допускал, чтобы доходило до необходимости вскрывать «Неприкосновенный запас», заложенный Бабушкою, — моей прабабкой, — в 1918 году. Всеми доступными и мне путями я добивался устойчивого состояния «Оперативного фонда», «Фонда стратегических затрат», и, конечно, «Неприкосновенного запаса» — вклада, растущего вот уже восемьдесят лет! Но в связи с событиями в Армении и Югославии уже и «стратегическая» часть нашего бюджета порядком подсократилась. Тем более, что после Спитака нам пришлось пересмотреть составы Медицинского Департамента Организации, и почти вдвое увеличить кадры медиков полевых госпиталей. «Лишние» деньги были бы весьма кстати. Но где их брать?…
Полусон в кресле Боинга на траверсе невидимой за туманами Югославии навевал и другие, более приятные, что ли, виденьица. Так вспомнились, в одночасье, полузабытые грёзы младенчества — какие–то прекрасные, лежащие за далёкими морями волшебные: острова… Скорей всего, вызваны были они памятью о изображенных на открытках чудесных замках, обрамлённых зеленью огромных деревьев и окруженных лазурью тёплых морей… Тогда я уже читал самостоятельно. И потому знал, что один из островков, что разглядывал я в мамином «сербском» альбоме, — и оттуда привезенном, — зовётся «Бриони»… Только много позже понял: не дурак Иосиф Броз Тито, — Югославский сталин или гитлер, — забрав островок Бриони под свою резиденцию. Великолепные ландшафты, ласковое море, живительный климат. И, при случае, можно отсидеться, ощетинясь флотом и армией. Губа у него — не дура!
