— Все кричим, — тоже «по–хорошему» и негромко проворковал Абраша Стаковер.
— А тебе, заразе, и крикнуть не дадут когда за эти вот художества вмажут кугель в загривок, подонок!… И закончил сердито: — Да! Покойники в баржах тебе–то отольются, как пить дать…
— Я–а–а…! Т–тебя–я-я!… Ж-жидяра пархатая-я! — завизжал полковник. Выхватил пистолет. И, сбрасывая с плеч доху, козлом запрыгал по лежащим людям. Конвойники тоже вскинулись! Заклацали затворами автоматов. Стали набегать вразнобой. Но тут, очень во–время, новоприбывшие «спецназовцы» выскочили из–за машин и припустили своих овчарок на самые длинные поводки — травить и рвать нас. Потом они бросились к нам. В сторону Плющихина и Стаковера брызнули красные трассы…
— А пёсики–то свеженькие! — успел крикнуть вдруг Виллик Круминьш. — Сейчас пёсики нас учу–уют с нашим говном! Будет потеха, братцы -ы!…
И точно! Полковник почти добрался до Стаковера, уже вставшего на ноги навстречу…
Ослепляюще «взорвались» прожектора… Смешались «Спецы» с конвоем… И тут — враз — вся собачья свора, — те самые полсотни овчарок, — смолкла… На мгновение свалилась на задницы… И молча же рванула прочь от вдруг нахлынувшего на неё — теперь уже нашего — покойницкого духа! Собаки яростно выдирались из свалки, подсекая солдат поводками!… Андрюс поймал, кинул на себя полковника… Отбросил тотчас на кувыркавшихся солдат… Кого–то ещё рванул к себе… Снова бросил… «Приёмчик» Андрюса был незатейлив: комбинация неистребимой ненависти к разорителям его литовского дома, железных рук перфораторщика, уточнённого в эти дни и ночи адреса «долгожданной беседы». Конвойники, по–дурному втянутые уже упокоенным Андрюсом полковником в свалку, очутились с негодным для рукопашной оружием в ситуации для них убийственной — в плотно охватившей их толпе яростно работающих ножами и заточками озверевших зэков!… Ни на зонах в спешки ночного подъема, ни перед посадкой в машины конвой нас не обыскал, озабоченный одним: быстрее добросить нас к Волге и там загнать в баржи. И теперь зэеи, доведенные увиденным в трюмах до сумасшествия, в развернувшейся — действительно, не на жизнь, а на смерть — схватке, остервенело резали солдат и ненавистное белошубое воинство страшным тюремным оружием. Вырывали у живых ещё, или уже у мёртвых конвойников автоматы, и в упор расстреливали уже и не пытавшихся защищаться, а лишь норовящих вырваться из свалки обезумевших от ужаса солдат… Погасли разбитые прожектора. Но прежде, чем тьма упала на нас, мы успели заметить, как, бросая добиваемых бригадниками солдат, рассыпаясь вдоль берега, рванулись прочь остатки белошубников… Их бегства нельзя было допустить — Степан кричал, что их казнить всех надо, всех до одного! И, еще сильнее озлобясь, люди кинулись вдогон… Страшно и отвратительно вспоминать, что было вслед за тем, как настигали их… Но надо помнить, чтО эта сволочь показала нам в трюмах! ЧтО она нам продемонстрировала !
