Но, похоже, у нее остается все меньше вопросов.
Рей хочет, чтобы и у него их не было. И единственный способ сказать ему сейчас об этом…
У нее под рукой, тут же, у дивана, стопка пластинок, и она бережно, но все же с дрожью достает одну из них. Показывает ему в обложке — он предсказуемо суживает глаза, потом хмурится. Не понимает.
Но она пока еще ничего и не сделала.
Потом она ставит пластинку и с нетерпением ждет, когда проиграется вступление.
Ладони потеют, когда начинается куплет, но она не отворачивается и не прячет взгляд — хоть с такого расстояния он едва ли видит цвет ее глаз, все же еще достаточно светло, чтобы все прочесть по ним.
Она сидит там, перед ним, глядя прямо в темнеющие вместе с небосклоном глаза, выражение которых, конечно же, не может разгадать, и это было бы глупо, если бы не вся ее неподдельная искренность, вся ее искрящаяся под поверхностью едва сдерживаемого волнения, как игристое вино, сущность.
И это всего-то две с половиной минуты, пока другая женщина поет светло и в то же время печально:
On me dit que nos vies ne valent pas grand chose,
Elles passent en un instant comme fanent les roses.
On me dit que le temps qui glisse est un salaud
que de nos chagrins
il s'en fait des manteaux
pourtant quelqu'un m'a dit…
…Que tu m'aimais encore,
C'est quelqu'un qui m'a dit que tu m'aimais encore.
Serait-ce possible alors?..
[2]Она глядит на него первый куплет, второй, потом не выдерживает этого тяжелого пристального взгляда и отводит глаза, легко покачивая головой в такт размеренной, убаюкивающей мелодии. Она настолько заслушивается песней, что ставит ее на повтор, один раз, потом еще и еще. И чем чаще она слышит пропетые слова, тем более откровенными они ей кажутся, и она больше не смеет повернуть голову в его сторону, даже не зная, там ли он еще.
В конце концов Рей не замечает, как засыпает на диване, кутаясь в одеяло у распахнутого окна.
Пластинка заканчивается, но песня продолжает играть и в ее сне.
День, не похожий на все предыдущие.
Бен просыпается поздним утром.
Его сон был беспокойным, тревожным: он помнит силуэт, очерченный светом в проеме окна, помнит холодный закат, помнит песню — ее слова он, кажется, знает теперь наизусть. Ведь он стоял и смотрел на нее, отведшую от него взгляд, и не понимал, как так выходит, что все чувства в нем всколыхнулись, в то время как его тело, наоборот, будто одеревенело, словно прирастая навечно к тому месту, где он стоял.
