Это верно, мы не хотели. Но и режим не хотел противоположного — выпускать нас из рабской зависимости от него.
Мы не рабы! А кто ж тогда рабы?
Ведь не обманешь собственной судьбы.
Присуждены с рожденья мы к тому,
К торжественному рабству своему.
В том же 1966 году в Тбилиси, возвращаясь из гостей, узнаю от дяди, что ко мне заходил какой-то тип. Не застав, пообещал назавтра позвонить. Рано утром звонок. Продираю глаза. По телефону вежливо:
— Александр Давидович, с вами говорят из комитета. Не дадите ли нам литературную консультацию? Мы пришлем за вами машину.
На днях я выступал по радио. Предположил, что просят оттуда.
— Зачем машина? Я пешком дойду. Вы же от меня недалеко.
— А вы думаете, откуда вам звонят?
— Из радиокомитета.
— Нет, из Комитета госбезопасности.
— Какую литературную консультацию хотите вы от меня получить?
— Приедете, увидите. Долго не задержим.
Минут через тридцать в дверях возникает баскетбольного роста, сутулый худющий мужчина:
— Герсамия. Извините, что беспокою. Служба.
Больше всего тревожусь, что начнут допытываться насчет грузинских поэтов. Они со мной откровенны, а ведь наверняка среди них есть стукачи, которые могут доложить органам, что располагаю полезной для них информацией. Безусловно, буду отпираться, и все же ситуация препаршивая.
Но гебист рассеивает мои опасения:
— Вы привезли с собой пленки с песнями Галича?
— Да.
— Захватите.
Ну, это уже полегче. Спускаемся. У ворот черная «Волга». Едем. Герсамия с доверием:
— Я десять дней о вас справки наводил. Оказывается, вы переводите нашу поэзию, болеете за тбилисское «Динамо».
Думаю: а еще что вы знаете? Но вслух ни гу-гу. Заходим в их прославленную организацию. Мой сопровождающий, выслушав по телефону чье-то распоряжение:
— Распишитесь, что вы отдали нам пленку, и вы свободны.
— Зачем она вам?
— Прослушать.
Для устрашения, что ли, они меня сюда привезли? Мог расписаться и дома.
— Прослушайте при мне и верните.
Странно я себя вел, ни так ли? Потом недоумевали и родственники: «Отчего ты такой прыткий стал? В детстве темной комнаты боялся, а сейчас с КГБ воюешь». Я и сам не понимаю. Ну, позже, в 70-х годах, мной руководила ненависть, которая наверно забивала страх. А тут… Необъяснимо. Наплевать мне на них, и все. Внезапно за спиной чей-то низкий голос угрожающе:
— Когда попадают к нам, не спорят.
Оборачиваюсь. На смуглом жестком лице два глаза, словно два лезвия. Но если со мной разговаривают таким тоном, то в долгу не остаюсь:
