— Даже сумасшедший! — поддакнул первый.
Странно ли, что хотя мы и выбрали удачное время для выпуска газеты, посвященной Пикассо, — Хрущев поехал во францию, и радио и пресса то и дело рассказывали в этот короткий период о французском искусстве.
— Абатуров вывешивать ее запретил.
— Я бы удивился, — сказал Эренбург, — если бы газету не запретили. Не так давно ко мне приезжал из Одессы студент. Он прочитал у себя на факультете доклад об импрессионизме, написанный на основе журналов двадцатых годов и статей Луначарского. За это его исключили из института. Вмешались мы с Полевым. Удалось помочь. Парня восстановили, но клеймо подозрительной личности на нем осталось. Вы поймите, тридцать лет в нашем искусстве командуют темные силы. Они боятся, что все увидят: а король-то, то-есть социалистический реализм, — голый, и поэтому скрывают от людей подлинную живопись.
И дальше он рассказал, что по инициативе нобелевского лауреата академика Семенова решили выпустить в издательстве Общества по распространению политических и научных знаний книжечку о Пикассо. Написали ее два автора — Синявский и Голомшток. Тираж предполагался в двести тысяч экземпляров. Союз художников протестовал против пропаганды модернизма, но был бессилен.
— И вот вчера, — усмехнулся Оренбург, — позвонили из книготорга: больше двенадцати тысяч экземпляров продать не сможем. Один из способов борьбы. Правда, мы еще попытаемся преодолеть это препятствие.
Да, — думалось мне, — возможно академик Семенов и Оренбург с ретроградами справятся, а мы проиграли. И перед глазами вновь всплывает картина удушения газеты, заседание партийного комитета института.
— Я художественной литературы не читаю, — говорит инженер Дымков.
Абатуров поправляет:
— Ну, кое-что все же просматриваешь. Выводы делаешь…
— Вот именно, — поправляется ободренный поддержкой пятидесятилетний уставший от житейских забот (а тут лезут с какими-то стихами, с какой-то живописью) Дымков. — Выводы делаю. И партийное чутье мне подсказывает: «здесь что-то не то». — Не то, не то! — как эхо откликаются остальные. У них тоже срабатывает это особое чутье. Его не прошибешь никакими пушками. Оно же безошибочно направляло тех, кто выступал против книги о Пикассо. Самого художника публично ругать не дозволялось. Об этом, по словам Оренбурга, специально просили французские коммунисты. Так хоть книгу не допустить! (Кстати, при нашей следующей встрече Илья Григорьевич поведал, что ее все же выпустили тиражом в сто тысяч. Тридцать тысяч продали, а семьдесят тысяч хотели пустить как макулатуру под нож, — так что пришлось спасать. Интересно, что в центральном книжном магазине на улице Горького незадолго до того, в подсобном помещении (сам видел), разрезали на мелкие кусочки детскую книгу, переведенную с польского. Как мне объяснили «из-за абстрактных иллюстраций». Безусловно, проще было бы сжечь нежелательную литературу, но уж больно это отдавало бы фашизмом.
