Когда Винцусь завладел ножом, раненый вдруг пришёл в себя, открыл глаза, шевельнул рукой, в которой уже не было оружия.
Мальчик так и отпрянул от раненого. Спрятав нож за спину, он в растерянности стоял в двух саженях от шведа и не мог решить, что будет делать, если швед сейчас встанет, — бросится бежать или попытается защищаться...
Но у раненого, кажется, не было намерения нападать; у него даже не осталось сил поднять руку. В глазах явилось страдание; видно, раны доставляли ему отчаянную боль.
— Pojke... Ser inte... Vara borta!..[45]
Услышав хриплый, слабый голос раненого, Винцусь отступил ещё на пару шагов. Тут над ним внезапно затрещала сорока, и Винцусь, бывший до этих пор в сильнейшем напряжении, вздрогнул и, будто в нём некую пружину спустили, кинулся бежать.
В глазах у раненого угасала последняя надежда, когда он смотрел убегающему мальчику вслед и шептал:
— Nej... Та vatten...[46]
Кому — похвальба, кому — долг, а кому — цена жизни
На другой день утром Любаша случайно увидела у братика скучающего на лавочке у ворот, большой, красивый и явно дорогой нож, или правильнее было бы назвать его кинжалом — девушка этого не знала. Винцусь выстругивал что-то из берёзовой чурки и делал это без особого интереса — как будто не столько чурка его сейчас занимала, сколько само выстругивание; видно, мальчику доставляло удовольствие, что клинок такой острый и так легко и глубоко погружается в твёрдую древесину. А может, и не случайно увидела Люба у братика нож; возможно, мальчишка, страдая от скуки, просто хотел похвалиться новым своим приобретением — дорогой и красивой вещицей. Сталь полированная, гладкая-гладкая, и смотреться в неё можно, как в зеркало, и желобок по клинку такой ловкий идёт, а рукоятка выточена искусно из желтовато-белой кости, и с серебряными усиками, и с серебряным же набалдашником. Ах!.. Похвалиться мальчишке явно удалось, потому что сестра, увидев вещицу, сразу заметила её, удивилась и присела рядом:
— Откуда у тебя, Винцусь, такой красивый нож?
Но мальчик и не думал признаваться. И чем больше интереса проявляла сестра к ножу, тем упорнее молчал Винцусь. Молчание его дало Любаше основание заподозрить неладное — что братик её, за которым давно уже никто не присматривал (ибо он вполне вырос, хотя, конечно же, ещё был совсем дитя), подобно крестьянским отрокам да и мужикам, побывал вчера на поле страшного побоища, о котором все только и говорили, и мало того, что, голова легкомысленная, жизнью своей рисковал, так ещё и унизился, честь шляхетскую уронил, обобрав мёртвое тело...
