Что до любительского театра, то заявленное, как «практическая реализация моральных обязательств театра по эстетическому воспитанию трудящихся и привлечению их к соучастию в творческом процессе, в форме своеобразного акционерного участия рабочих в деятельности предприятия», дело могло бы быть представлено как блестящая инициатива Маэстро, безусловно заслуживающая финансовой поддержки со стороны ЕЭС.
На лице Маэстро, слушавшего Старую Синьору, не было заметно ни скуки, ни нетерпения, с какими он обычно слушал, когда говорили другие. Расценив это как благоприятный знак, Нинки попросила разрешения пригласить Грегорио Италиа, который уже успел сделать кое-какие шаги в этом направлении. Ища подходящий момент реабилитироваться за участие в авантюре Дамико, Грегорио Италиа помогал Нинки составить текст документа, цитата из которого была приведена выше, и с восьми часов утра ожидал вызова к Маэстро, сидя в кабинете Сюзанны Понкья. Когда он вошел, Маэстро встретил его ледяным презрением, как Макар-тур — японцев, прибывших подписывать пакт о безоговорочной капитуляции, который положил конец Второй мировой войне.
— Привет-м-м-м, Джорджо-м-м-м, — начал Грегорио Италиа, который, когда хотел выглядеть непринужденно, всегда говорил так, будто в конце каждого слова у него реверберировала носовая кость.
Маэстро выслушал его сообщение, ни разу не оторвав взгляда от окна, за которым уже было совсем темно.
— Вообще-м-м-м, Джорджо-м-м-м, я-м-м-м…
По правде говоря, Грегорио Италия успел не так уж много. Сделал пару звонков кое-куда и договорился о встрече с итальянским представителем в Страсбурге, или, выражаясь в характерной для него манере, «установил соответствующий телефонный контакт и взял на себя обязанность подготовить встречу, с целью обсудить проблему, пока гипотетическую, но с хорошей перспективой выхода на результат, по крайней мере, в пределах…»
— Нет! — отрезал Маэстро, оторвав взгляд от окна и испепеляя им сразу обоих: Грегорио Италия и Нинки. — Извините, нет! — прорычал он, едва сдерживая негодование, подняв подбородок и выпятив грудь, чем-то напоминая монумент павшим героям. — Это недостойно меня! Вам должно быть стыдно только за одно то, что вы вздумали предложить мне такое!
— Но это вариант получить сто пятьдесят миллионов, — проблеяла Нинки.
— Я не намерен предоставлять мое имя в качестве гарантии этой убогой инициативы и тем более, простите, спекулировать на похоти шайки мерзавцев, которым, видите ли, мало чести работать со мной!.. Театр, который готов выбросить серьезные деньги на черт знает что!.. Это недостойное предложение, Тина! Ты меня изумляешь! Я не продаю душу Театра на глазах всей Европы, всего мира, истории за сто пятьдесят жалких миллионов…
