Журналист потоптался в узком пространстве между бачком, ведром и печкой, может быть, и испытывал в душе неловкость, но виду не показал. Щелкнул аппаратом раз-другой. Задымил я вас совсем. Ничего. Когда будете плитку класть? Завтра, когда раствор подсохнет. Что ж, поговорили, извините, что отнял у вас время, до свиданья. До свиданья.
Смотри-ка, думает Димитр, интересуется человек. И самому стало интересно, разговорился, столько понасказал, даже про Тончо. Но, оставшись один, мало-помалу забыл про журналиста, надо поторапливаться: не все сделал, что хотел, с разговорами. В полдень взял сумку, достал еду, сел обедать в прогретой ванной комнате. С тех пор как товарищи стали его избегать, он тоже не навязывается. Сидит на доске, жует, вспоминает о журналисте, и то и дело смешно ему. Попить бы, но воды нет, а лишний раз выходить неохота. Поедим, потом возьмем бачок и через коридор, гостиную, столовую…
— Фиалка, э-ге-гей!
Фиалка сидит внизу у костра, греется.
— У тебя что, Первый, перерывов не бывает? Будешь надрываться — скоро состаришься.
Он смеется в ответ, хотя ему вовсе не смешно. Все, наверное, сидят сейчас у кого-то на этаже около печки и разговаривают, может, и про него. С Незаменимым им интересно, он небось все хвастает: и у того-то работал, и у того-то, утерли ему нос в соревновании, а хвастаться все равно не отучили. А, ладно! Димитр выходит из клети подъемника, пьет воду из колонки, наливает в бачок, и Фиалка снова поднимает его на этаж. Руки засунула в рукава ватника, лицо обветренное, молчит, но всегда готова пошутить, было бы с кем. Но Димитр Первый человек замкнутый, с ним не поговоришь, и так утром удивилась, когда что-то про шерсть сказал.
Под вечер Димитр возвращался через тополиную рощу, шел, думал, и все радостнее ему становилось. Перед вагончиком ребятишки играют, уроки уже выучили, маленький во второй класс ходит, большой — в четвертый. Он подкинул в воздух сначала одного, потом другого: оп-па! На лицах удивление — редко перепадает им отцовской ласки. Димитр вошел в вагончик: ко мне журналист приходил. Жена вздрогнула, в глазах испуг:
— Что случилось?
— Ничего страшного. Может быть, что-нибудь напишет. Интересный парень; много кой-чего ему рассказал… про Тончо тоже.
Жена поджала губы:
— Про Тончо-то зачем?
— Да спрашивает, выпытывает: почему это меня не устраивает, почему другое, я уж и не знал, как ему объяснить. Выслушал все внимательно.
— Не хватает только, чтобы Тончо снова взъелся… — Страх перед Тончо, который мог вернуть их в село, был старый, но не слабел со временем; затронь самолюбие председателя — и вернет их назад, ведь городской прописки у них до сих пор нет.
