Всё, стены готовы. Димитр почистил мастерок, надо подровнять кое-где, и посмотрел парню не в лицо, а куда-то в грудь, на верхнюю пуговицу дубленки.
Тут ведь дело какое, товарищ, если я, к примеру, попрошу у вас десять левов, а вы знаете, что я их вам не верну, и я это тоже знаю, то хорошо ли просить у вас? Конечно, нехорошо, ответил журналист, получается что-то вроде милостыни. Допустим, что эта ванная ваша и вы мне суете эти десять левов просто так, чтобы я ее отделал получше, это хорошо? Это… журналист замялся, объяснимо, это вроде поощрения: вот тебе десять левов, пожалуйста, клади внимательнее, получше и так далее, это объяснимо. Для вас объяснимо — для меня нет. Димитр говорил серьезно, даже грустно, а в его серых, быстрых, как у вольной птицы, глазах светилась выстраданная мысль, к которой он, видимо, возвращался не раз. Я работаю хорошо и без этих десяти левов. Может быть, я буду даже хуже работать, если буду их ждать, а их не дадут. Если возьму ваши десять левов, вынужден буду вам угождать. А если я буду ждать их от вас, то должен буду угождать вам заранее, так сказать, авансом. Вот вы входите, да в такой одежде, вы хозяин, а я — дай, думаю, к нему подольщусь, глядишь, и перепадет десяточка! Сегодня вам угождай, завтра другому, потом технику, чтобы молчал, потом начальнику, чтобы не наказал; на этот путь только встань, каждому надо будет угождать, у каждого что-то просить: то денег, то хорошего расположения, то уступки. Хочешь получить этаж хороший — угождай, потому что на нижних работать легче: и воду, и материалы, все легче поднимать. Вот потому-то и не хочу я работать налево. На днях один дает мне деньги: привези сам плитки, у меня машина барахлит. Хорошо, но, чтобы их привезти, их нужно сначала достать, то есть нужны связи с поставщиками, ведь все на связях держится, правда? Тому поклонись, другому обещай, ври, подмазывайся, а иначе плитки не будет или если будет, то не та, что надо. А ему кажется, сунул деньги, и все. Нет, не нужны мне такие деньги!
Димитр ровняет стену, журналист глядит на него, курит. А ты гордый, говорит он. Димитр Первый от неожиданности замирает, но, глянув на него, снова отворачивается: а почему бы мне и не быть гордым? Сила есть, правда на моей стороне, работаю хорошо, так почему не быть гордым? И будь гордым, это хорошо, но ты несовременный. Несовременный, соглашается Димитр, и другие мне об этом говорили. И обижаешься сразу. Верно, обижаюсь, когда со мной на «ты» разговаривают; каждый приходит и говорит мне «ты», будто если я рабочий, то уж и не человек. «Тычет» и деньги сует. Не нужны мне эти обидные деньги!
