Ещё десять шагов, и в просвете между домами брызнули тёмные солнечные лучи, такие тяжёлые, будто их выковали. Свет стал дивным. Пришлось на ходу снимать рюкзак и доставать камеру. Вон — сидит голубка на еле видном проводе, между тучей и веткой акации, и солнце подпирает круглую птичью грудку бронзовым светом. А за крошечной птичьей головой, чуть выше её — бледное пятно полной луны. Будто терли-терли, отмывая пятна, и перестарались.
Монета луны. Свете нравилось думать, что у луны всего одна сторона, пусть будет так, никаких жребиев, он всегда один. Это можно обдумать со всех сторон, и мир станет больше.
На перекрёстке под сидящей голубкой замедлила шаги, но не остановилась, мысленно бросая свою собственную монету, что должна указать, куда сегодня пойти. Иногда Света знала куда, но предпочитала не думать, каким путём, слушая свои маленькие, но важные желания. Иногда и цель прогулки тоже выбиралась броском невидимой монетки.
Вниз по узкому тротуару, мимо магазина, рядом с которым за столиками сидели с пивом мужчины, дальше к автовокзалу. А там — или прыгнуть в подъехавшую маршрутку, или пройти к светофору, где путь снова делится надвое: или налево в сторону морвокзала, или направо — к началу тенистой пешеходной главной улицы.
Каждый путь снова и снова двоился или троился, выбирать на ходу было чудесно.
А если не вниз, то — вправо, мимо пятиэтажного общежития, углубляясь по тропинке под старой шелковицей в полный цветов двор старой пятиэтажки. На середине тропинки в кустах сидела старая каменная лягушка размером с собаку, плавно скруглённая в морде и боках, почти без выступов, но, тем не менее, — лягушка. Кто сделал и посадил тут — неизвестно, но Свете нравилось, проходя мимо, вспоминать: ещё школьницей по телефону говорила подружке: «у лягушки встретимся» —, и та отвечала: «да, хорошо».
И дальше, мимо просторного, почти всегда тихого и пустого стадиона, через шоссе, вдоль бетонного парапета тихой речушки, под размеренными платанами, снова через дорогу… Там начинаются улочки горы. Выбирай любую, бросая снова и снова монетку внутри.
Фотоаппарат давно уже несла в руке, как несла бы птицу, держа её под мягкий живот — бережно, с готовностью отпустить при первой же попытке освободиться. Ремешок для страховки петлёй надевала на палец, а то вдруг и правда выпустит, перепутав с воображаемой птицей. Хорошо бы полетел, но ведь упадёт, разобьётся.
Камера ела, склёвывая самое вкусное. Колючие шарики, укрытые резными листьями и просвеченные низким солнцем… Рыбаков, что сидели на цветных раскладных стульчиках, а рядом — жёны, вышедшие прогуляться и посмотреть, ну, чего там наловил-то… Кота с тайным именем Полковник-В-Отставке, который жил в подвале длинного неопрятного дома и выходил проверить свою территорию, милостиво принимая горсть сушек или кусочек ливерной колбасы. Тучу, по-прежнему лениво лежащую на верхушках деревьев и крышах домов, будто она — толстая тётка — навалилась грудью на подоконник и глядит вниз, на всё вокруг, пока позади, в небесной кухне булькает варево, не видное за широкими круглыми плечами.
