— Уже не живой. Как только агонз выпустил его.
И полез дальше, скрылся на пирсе, снова мелькнул, уже в полете, унося в руках гору пустых кошелей.
Неживой… Даэд вспомнил только что увиденное — сомкнутые веки и прижатые к опушенной реденьким мехом груди тонкие лапки. Это хорошо, что на крюк — уже не живой. Хотя он сам ловил рыбу. На крюк. Живую…
Охота длилась и длилась, агонзы вскрикивали, пытаясь проскочить шеренги охотников, но боясь стрел и копий, метались, дергаясь в стороны, и свет уже не падал на блестящие черные спины и серебряную броню, кролики, кувыркаясь, падали в подставленные кошели, Даэд метался, цепляя полные мешки к транспортным тросам, летел к пирсу, медленнее других снимал с туши сетчатый мешок, цепляя крюк, отправлял добычу наверх. Собирал смятые кошели и снова летел в стаю.
Время остановилось, слепленное из одинаковых трудных действий. И одновременно бежало стремительно, оставляя на руках Даэда лохмотья серебристой пленки от порезов чешуями, ломоту в напряженных плечах, темь в глазах, которые уже отказывались видеть. А крики охотников и добычи превратились в сплошной гул, в котором не различить слов.
И поздно вечером, когда туча пролилась мощным дождем, сверкая молниями и грохоча громами, Даэд продолжал слышать все тот же шум охоты. Держа в кулаке толстую ножку золотого бокала, встряхивал головой, оглядывался на пирующих вокруг охотников. Тогда шум превращался в другой — вечерний гомон и смех поработавших и теперь отдыхающих людей. Но стоило расслабиться, отвлекаясь, и в ушах снова возникал посвист ветра, короткие яростные команды, вопли агонзов и шуршание сетей, из которых он выворачивал немеющими руками очередную увесистую тушу.
У самого очага царил Янне-Валга. Хохотал, плеская гранной из наклоненного кубка, пел дурацкие песенки, которые тут же подхватывали молодые охотники, с обожанием глядя на героя. Тащил с плеча рубаху, похваляясь свежими татуировками, и, крутясь в танце, шлепал по спинам танцующих вокруг девушек. Те смеялись в ответ.
Внезапно кубок встал перед Даэдом, стукнувшись о грубые доски стола и выплескивая темную лужицу с острым хмельным запахом. Ощерились в широком рту подточенные белые зубы.
— Ну, малыш? Не нассал в штанишки? Молодец, хвалю.
Лапища, усыпанная яркими веснушками, толкнула Даэда в плечо. Другая рука подняла к его лицу кубок.
— Выпей из чаши великого Янне. Это большая честь. Чтоб ты з-знал. Завтра отметим тебе грудь. Или плечо. Лучше б скулу, да ты не захочешь. У тебя есть знак? Свой?
