Два-десять-тридцать… Длинные гудки…
— Алло?
У него был такой сильный, уверенный голос, в телефоне. И в жизни тоже. Голос похож на него, подумала Ленка. И кашлянула. Сказала в трубку:
— Это я. Ну, это Лена. Малая которая. Привет.
— Ленник польского короля! Надумала, наконец?
— Ты обещал сказать, откуда знаешь. Если я позвоню. Вот я звоню.
Он засмеялся. Ленка притихла, стараясь за его голосом и дыханием определить, один или еще кто там в квартире.
— Везучая. Только зашел и скоро ухожу снова. Вовремя звонишь. Леник-Еленик, мне нужно поехать по делам, так что давай быстренько выбеги, на «серединку», за полминуты все и узнаешь. Идет?
— Я не могу, — растерялась Ленка, сжимая в руке теплую трубку и глядя на пластмассовые лепестки, отраженные в зеркале, — я не из дома. Но я тут одна. В смысле, не слышит никто.
— Тогда… — он помолчал немного, наверное, смотрел на свои часы, дорогие тяжелые, все пацаны о таких мечтают, рассказывают, в них можно даже купаться и нырять, — тогда подходи через полтора часа. На «серединку». Только одна, поняла?
Подождал и поторопил с веселым раздражением:
— Ну, ты что там заснула, хвостик? Договорились? Мне пора.
— Но я только поговорить, — поспешно предупредила Ленка, а за входной дверью уже стучали шаги, и скоро Оля начнет скрежетать ключом, — да, договорились.
— Жду.
В трубке запикали короткие гудки. Ленка положила ее, с щекочущим ощущением в животе и мыслью, а надо ли вообще было, и зачем. Но забирая у Оли сунутую авоську с буханкой хлеба и консервными банками, решила, интересно же в конце-концов узнать, кто ему рассказывает их девчачьи секреты.
В кухне, доедая мясо с картошкой, спохватилась:
— Оль, так что послезавтра? День рождения все-таки!
— Та, — ожидаемо сказала Рыбка, подцепила вилкой из открытой банки лепестки перца в томате.
— С Колькой, что ли, будешь?
— Не. Я вообще…
— …не хочу, ну его, — закончила за подругу Ленка, — но у меня подарок, так что не отвертишься. Давай хоть пару часов как-то попразднуем, а, Рыбища? Чего вы нудные все такие? Викуся вечно стонет. Мать мне концерты закатывает. Ты еще тут! Ой.
— Чего ржешь? — подозрительно спросила Оля, елозя по тарелке корочкой хлеба.
— Да мне мать в детстве орала все время, когда я под руку подвернусь. Ты еще тут! А теперь я. То же самое!
— Будем пользовать, — постановила Рыбка, подняла вилку, сурово уставив ее на смеющуюся Ленку, — а то — ты еще тут!
А потом они сидели в комнате. Оля завела проигрыватель, он у нее был маленький, со встроенным динамиком, потому играл так себе. Но какая разница, если пластинка старая, вся в царапинах, как выражалась сама Рыбка «порипанная», а слова девочки знали наизусть. И пока черный диск покачиваясь, послушно крутился, обе, сидя на диване с подобранными ногами, голосили, перекрывая хрипы и трески, скорбное:
