было кончено и отдано в печать. Сперанский, держа сам корректуру, позволял себе при ней немало новых поправок и перемен. Были, впрочем, и вне комиссии люди, понимавшие дело лучше, чем казалось на вид. Так, однажды у старика графа Строганова (Александра Сергеевича) на даче его на Малой Невке был, как и часто осенью, фейерверк. Я находился тоже в числе гостей. "Voila, mon cher [Вот, мой дорогой], - сказал он мне, намекая явно на Сперанского, - сотте nous lancons nos fusees, chacun a sa maniere; mais vous voyez que l'obscurite у succede immediatement [как мы запускаем ракеты, каждый по-своему; но вы видите, что темнота наступает там немедленно (фр.)]".
Биограф, приводя отрывок из записок Розенкампфа, замечает, что в них господствует чувство неприязни к Сперанскому. Почтенный биограф, очевидно, берет сторону Сперанского; он при всяком случае отзывается о Розенкампфе как о человеке, который во вражде своей с Сперанским увлекался не совсем похвальными мотивами, чувством личного оскорбления и тщеславия. Что чувство личного оскорбления было в Розенкампфе, в этом нет никакого сомнения, да этого и сам он не скрывает. Он называет Сперанского верхоглядом, человеком поверхностным; он радуется его падению, он боится его возвращения. Итак, без сомнения, в чувстве своем Розенкампф не был дружелюбно расположен к Сперанскому; он, конечно, не вышел бы на арену защитником его даже в том случае, если бы сам вполне был убежден в нелепости клевет, к которым Сперанский впоследствии подал повод; он был не прочь повторять все дурное, что о нем говорилось. Но надобно быть справедливым и к ученому автору исследования о Кормчей Книге. Вышеприведенные характеристические места из его записок сильно отзываются правдой. Биограф, укоряя Розенкампфа в неприязненном духе записок его относительно Сперанского, обращается к другим источникам для того, чтобы характеризовать деятельность Сперанского по законодательным работам. "Обратимся теперь, - говорит он, - к другим источникам". Что же выходит из других источников? Послушаем.
Он (Сперанский) поступил, - говорит биограф, - в комиссию законов без всякого юридического приготовления... Незнакомый почти ни с чем, кроме французского кодекса и энциклопедического сочинения о французских законах Флорижона, - автора, теперь совсем забытого, а тогда составлявшего его настольную книгу, напитанный наполеоновскими идеями, он не давал никакой цены отечественному законодательству, называл его варварским и находил совершенно бесполезным и лишним обращаться к его пособию.
