У меня не было причин, чтобы с ним больше никогда не встречаться, кроме одной: он не смотрел мне в глаза – вообще, только искоса скользил взглядом, не поворачивая головы.
Здесь явно что-то не так. Зачем мне это? «Хочу проверить свою психику на выносливость», – с удивлением, смущением и усмешкой я отогнала бредовую мысль. Но было поздно, тараканы в моей голове увидели тараканов в его голове и робко помахали им лапкой, а те в ответ с готовностью зашевелили усиками.
У меня плохая память на лица, и я месяц не могла запомнить, как он выглядит, а потом вдруг обнаружила, что он чертовски красив. Я даже вспомнила, кого он мне напоминает, и долго смеялась: лет 10 тому назад я по приколу загадала встретить человека с похожей внешностью. «Клон» оказался намного симпатичней и с широким спектром мимики: когда он курил в своем бежевом халате, то напоминал суслика-бурундука, когда думал о деньгах – хомяка (лицо сердечком, улыбка до ушей, а в глазах «руб./руб.»), когда тащил что-нибудь из магазина домой – сосредоточенного муравья, когда злился – бульдога с квадратной челюстью. У него были глаза истинного подонка: глубоко посаженные, с потрясающе красивым разрезом и такой темной радужкой, что зрачок был практически неразличим. С такими глазами хорошо лгать, играть в покер и гипнотизировать. Я быстро привыкла бы к их звериному очарованию, но он практически не смотрел на меня, и я сама начала их избегать, потом бояться, а затем заглянуть в них стало сродни пытке. Спустя год, когда наши взгляды случайно встречались я шарахалась от него как ошпаренная: «Что?!».
Его сильные руки привыкли преобразовывать мир вокруг своего владельца. Мне нравилось вкладывать свое тонкое запястье ему в ладонь, зная, что он может сломать его одним лишь движением руки но не делает этого.
И при всей его брутальности в нем было что-то очень женственное. Чувственные губы, густые изогнутые ресницы, которым позавидуют многие девушки, и я в том числе, грациозность движений присущая упитанным персидским котам, нетерпеливые, истеричные нотки в голосе при нервозности или взбудораженности, склонность к непрерывному самолюбованию.
Раздуваясь от гордости, он демонстрировал мне свои душевные шипы, как морской еж. Я с восторгом и любопытством их рассматривала. Но зачем он все это говорит? Неужели не видит, что мне уже не по себе? Зачем, встречаясь с хрупким созданием слабого пола, рассказывать ей, как бил девушек по лицу, взламывал электронные ящики, гадко мстил своим бывшим, и еще вагон и маленькую тележку всяких мерзостей? Я его боюсь. Блефует или нет и в каком соотношении – абсолютно неважно, главное, какой эффект рассчитывает на меня произвести и какой реакции ждет. Пугает? – но зачем так сильно перегибает палку, уходя в киношный гротеск? Помню, он залихватски красуется своими «подвигами», а у меня всплывает в памяти история про смертницу, которая перед взрывом ходила кругами перед милиционером и даже корчила рожи, изо всех сил привлекая к себе внимание. И вот он бахвалится, а мне кажется, будто он размахивает у меня перед лицом транспарантом: «Я не хочу, чтобы ты мне доверяла, я – подлец». Что же это за подлец, который, вместо того чтобы войти к своей жертве в доверие, честно дает понять, что с ним не стоит иметь дело? О нет, это уже не подлец, такой человек называется совсем другим словом. Поэтому я и не убежала от него.
