— Но я не смогу скоро его вернуть.
— Ничего, знакомый о нем не вспоминает. Только вам придется за пальто ко мне сходить.
— Ну что ж, спасибо, Ольга Петровна. Я завтра утром к вам непременно зайду.
— Зачем же до утра откладывать, можно и сегодня! — Ольга даже облизнула губы.
— Покорнейше прошу меня простить, но сегодня никак не могу, у нас с товарищами, — москвич кивнул на белобрысого, — еще много дел.
— Минут пятнадцать шестого товарищ Андрей и белобрысый прибежали в парк. Спрятались мы в малой беседке. У товарища Андрея в руках сидор солдатский был. Он из него вынул почтовую сумку, оттуда достал деньги, крупные переложил в сидор, а пачку трехрублевок разделил — меньшую часть мне сунул, а большую они с белобрысым по карманам рассовали. Деньги товарищ Андрей велел передать Нелюбову, мол, тот знает, что с ними делать. Потом они сели в санки и уехали. Я сумку почтовую прям там в парке в снег закопал и домой. На следующий день после работы встретился с Нелюбовым и отдал ему все деньги. Все. Меня не расстреляют?
— Если и дальше будете так же откровенны, то нет. Даю слово офицера. Но только в том случае, если вы все вами рассказанное запишете собственноручно и потом подтвердите в суде.
— Мне деваться некуда.
— Весьма разумное суждение. И еще. Где нам найти этих Андрея и Степана?
— Я не знаю. Честное слово, не знаю. Степан — фабричный, но с какой фабрики, он никогда не говорил, во всяком случае, мне. А про товарища Андрея мне вообще ничего не известно.
— Ладно, на эту тему мы с вами еще побеседуем. А сейчас — пишите.
— А потом? Потом мне куда?
— Поймите, Филипп Иванович, не могу я вас отпустить. Вам придется посидеть в тюрьме.
— Я понимаю. Скажите, а нельзя меня устроить в дворянскую камеру?
— А вас что, содержат в общей? Безобразие!
На следующий день Нелюбову дали прочитать показания Трубицына. Коллежский регистратор только посмеялся: вашим умельцам почерк подделать — раз плюнуть!
Тогда между арестованными устроили очную ставку. Трубицын, опустив глаза в пол, тихо и монотонно, но складно повторил свои показания. Посредине его монолога Нелюбов встал, схватил табуретку и запустил в Фильку. Тот едва увернулся, недоуменно посмотрел на бывшего товарища, а когда понял, что его обманули, заплакал. Очную ставку пришлось прервать почти на час. После беседы с Кожиным Трубицын перестал плакать и еще раз так же тихо и монотонно все рассказал. Нелюбова в это время двое городовых держали за плечи.
