Едва ступив на землю, Бьярни Турлусон разложил торф и зажег большой костер на утесе, прикрывавшем вход во фьорд. На рассвете следующего дня приплыли еще три судна со ста шестьюдесятью двумя переселенцами.
Прошел еще день, но новые паруса не показывались. На четвертый день после окончания бури люди поняли, что последняя надежда дождаться потерпевших кораблекрушение утрачена. Но Лейф Турлусон не отчаивался. Пока переселенцы знакомились со своей новой родиной, он оставался на берегу, поддерживая огонь. Это было делом нетрудным: по склонам плоскогорья в изобилии росли сухой лишайник и разные кустарники.
Лейф не терял надежды. Он был убежден, что Вальтьоф и Скьольд живы и находятся где-то в море. В глубине души что-то подсказывало ему, что они не погибли. Если бы Скьольд, его младший брат, утонул, то связывавшая их незримая нить оборвалась бы и он, Лейф, не мог бы этого не почувствовать. Вот почему юноша был спокоен.
— Дядя Бьярни, — обратился он к викингу, который принес ему миску каши и кусок сыра, — я буду ждать столько, сколько потребуется. Пройдет, быть может, много ночей и дней, но я не устану смотреть вдаль, чтобы первому заметить парус «Гуся».
— Йорм хороший моряк, — уклончиво заметил Бьярни.
— Йорм прежде всего гнусный торгаш. Он брал четырехкратную плату за лес, который привозил из Норвегии для исландцев по распоряжению Рюне Торфинсона. Но сейчас это безразлично. Когда у входа во фьорд покажется парус «Гуся», я готов буду петь хвалу Йорму…
Бьярни исчез в холодной ночи, окутанной белесым туманом, а Лейф, завернувшись в медвежью шкуру, укрылся меж двух скал. Его костер был ярким пятном во мраке. Лишайники долго питали небольшой огонек, плясавший на красных углях. Лейф без устали смотрел на причудливые тени, беспрестанно рождавшиеся в игре пламени. То подплывал дракар, распустив парус по ветру, то рушилась или вздымалась гора, то в глубине волшебного леса взлетала сказочная птица-дракон. Затем в мерцании огня показались тонкие черты Скьольда. Он улыбался. Лейф залюбовался этим счастливым видением и заснул. От неутихавшего ветра по морю стлались клочья серого тумана, и волны швыряли их о стену береговых утесов с равномерностью бьющегося сердца.
Быть может, рожденный в пламени дух Скьольда всю ночь беседовал со спящим Лейфом. Стая крикливых чаек над безымянным мысом приветствовала одновременно пробуждение юноши и появление в водах фьорда «Гуся» и «Медведя». Дозорные, вглядываясь в даль, заметили в ночи красный глазок костра. Старшие на судах, несмотря на желание плыть вперед, бросили якоря, и люди, пробуждаясь один за другим, забывали в эту минуту обо всех пережитых бедах. На берегу горел костер, зажженный для них! Их простые сердца, как почки весной, раскрывались для чувств, которые удивляли их самих. Ведь люди на невидимом берегу освещали им путь!
