Так попугай из «Острова сокровищ» чуть что хлопал крыльями и кричал: «Пиастры!»
В попугаев нас превратило агрессивное, предельно идеологизированное вдалбливание исторической безграмотности, начатое ещё рупорами перестройки и вполне себе продолжающееся по сей день.
«Бедняга Маркс! Твоё наследство / Попало в русскую купель, / Где цель оправдывает средства, / А средства обо…рали цель…» Знание подобных максим и признание их истинными, неоспоримыми, как «дважды два четыре», делало человека рукопожатым, служило пропуском в интеллигентную среду. Кто с недоумением кривился, услышав такое, сразу становился чужаком.
Хотя ведь вовсе не большевики, а чистокровный европеец Макиавелли за несколько веков до кровавых упырей писал: «Когда на весы положено спасение родины, его не перевесят никакие соображения справедливости или несправедливости, милосердия или жестокости, похвального или позорного…» Или: «О совести мы не можем вспоминать, ведь кому, как нам, угрожают голод и заточение, тот не может и не должен бояться ада». Так что с претензиями насчёт средств — это не к Сталину. Просто у хлипких итальянских герцогов, для которых Макиавелли варил свои рецепты, не получилось, а у России, Макиавелли, в общем-то, не читавшей, — многократно до последнего времени получалось. Чего ей ни один европейски образованный интеллигент простить не может в принципе.
А вот, кстати, Робеспьер, за которого во Франции и до сих никому не приходит в голову каяться: «Революционное правление опирается в своих действиях на священнейший закон общественного спасения и на самое бесспорное из всех оснований — необходимость».
Что же касается целей…
За две с половиной тысячи лет европейская цивилизация породила мощный корпус утопических произведений. Но для демонстрации основных тенденций и контрастов достаточно, пожалуй, будет опереться лишь на три фундаментальных труда: «Государство» Платона (IV в. до н. э.), «Утопию» Томаса Мора (1516 г.) и «Город Солнца» Томмазо Кампанеллы (1602 г.).
Неверно думать, разумеется, будто роль утопий исчерпывается тем, что некие не от мира сего мечтатели выдумывают некие модели, записывают их в качестве текстов, а потом люди, читая эти тексты, либо заражаются чужими мечтаниями и начинают претворять их в жизнь, либо, напротив, отворачиваются от них со смешком или гадливостью, и утопия остаётся втуне, единственно в качестве материала для размышлений будущих культурологов.
На самом деле в утопиях культура осознаёт, о чём она мечтает.
