Утопические управленцы вырастают из реальных людей.
В процессе их государственного служения из сущего мира вырастает мир должный, мир желанный.
Получается, на пути к идеальному обществу нет непреодолимых границ.
Принципиальным отличием конфуцианской утопии от европейской было то, что она, по крайней мере в теории, могла быть реализована на базе старого — то есть обыденного реального — мира с помощью созидательной управленческой деятельности идеальных управленцев. А те, в свою очередь, тоже могли в более или менее достаточном для заполнения управленческого аппарата количестве возникать в старом, ещё не преобразованном мире исключительно благодаря индивидуальному усвоению соответствующей идеологии и реализации её требований в повседневной жизни, в обыденных отношениях с окружающими.
Пропасть одолевалась в один прыжок.
Полагаю, не в последнюю очередь поразительная преемственность китайской культуры и государственности обусловлена тем, что на протяжении двух тысяч лет после каждой судороги китайская элита раз за разом отстраивала свою утопию — и ничто иное. В меру сил и разумения пыталась вернуть воспетую Конфуцием как социальный идеал благословенную спокойную древность. И не потому, что эта элита была консервативна, близорука, враждебна прогрессу и так далее. Эти понятия просто не имеют в данной ситуации смысла, они — из чужой жизни.
Уцелевшие в хаосе краха каждой очередной отцветшей династии и последовавшего за ним тотального разброда управленцы и их родственники, ведомые никуда не девшимися, впитанными вековой традицией мотивами человеколюбивой реставрации идеальной древности и благородной самореализации на стезе государственного служения, едва лишь различали среди бьющихся друг с другом военных лидеров того, кто мог бы, согласно их критериям, претендовать на роль наконец-то вновь появившегося Сына Неба, сплачивались вокруг него и вновь принимались за свою прерванную кризисом нескончаемую работу. И для них не существовало более гуманного и прогрессивного образа идеального мира, чем тот, что был сформулирован конфуцианством много веков назад. Они снова строили ту же самую утопию. И что самое главное — при всех различиях, зависевших от конкретики той или иной эпохи, строили её, во-первых, с удовольствием, с чувством, что называется, глубокого удовлетворения, а во-вторых — успешно.
Конфуцианскую утопию можно было построить.
И в ней можно было жить.
Раз за разом она оказывалась оптимальным социальным и административным устройством, способным обеспечить китайской культуре наилучшие шансы на продление себя в будущее.
