…Проводив дочь в школу, Андрей посчитал свой родительский долг на время исполненным, о чем и сообщил по телефону жене.
— Проводил? — переспросила она. — Ну и как?
Жена тянула время. И праздный вопрос «Ну и как?» лишь предварял другие, более, по ее мнению, важные вопросы.
— А ты как? — спросил Андрей. — Что там тебе сказали в поликлинике?
— Закрыли бюллетень.
— Все было хорошо, — бодро ответил Андрей. — Под липой ее ждал какой-то паренек. Не сказал бы, что очень симпатичный… Но… тем не менее ждал.
— Ты сказал ему что-нибудь?
— Ничего. А что я должен был ему сказать? — удивился Андрей.
— Ну… Не знаю.
Когда-то это «не знаю» чрезвычайно раздражало Андрея, казалось ему зримым воплощением пропасти между словом и делом. По Андрею всегда было лучше молчать, чем говорить «не знаю…». И он молчал, потому что некая вялая инерция чудилась ему в этом словосочетании, выродившееся желание следовать каким-то принципам, оставшимся лишь в воспоминаниях. Так домашний гусь осенью смешно гогочет и бежит по траве, думая, что взлетит. Андрей считал, что истинное, молчаливое его «не знаю» предпочтительнее этого псевдоинтеллигентского. Оно само в себе, не требует ни доказательств, ни опровержений, оно как чистый звездный вакуум — недостижимое, гордое. Это — как серый, вязкий туман, отравляющий жизнь всем.
— А что бы ты сказала на моем месте?
— Я? Не знаю…
С необъяснимым упорством жена отстаивала свое право на «не знаю».
— Ты идешь на работу? Я тебя задерживаю? — спросил Андрей.
— Не задерживаешь. Мне на работу с завтрашнего дня, — ответила жена, и Андрей почувствовал, как мучается она, стараясь нащупать нужный тон, как ей хочется поговорить с ним.
«Ну-ну… Давай попытайся…» — Андрей рассеянно глядел на копейку, почему-то не последовавшую за своей сестрой, не провалившуюся в железный живот автомата.
— Подожди, Андрюша, не вешай трубку, — попросила жена, все еще не зная, как начать разговор, чтобы, упаси бог, он не подумал, что она вмешивается в его дела. Жена пыталась жить по прежним, когда-то заведенным Андреем порядкам. Тогда он сделал обязательной в их взаимоотношениях ироническую легкость, самые тяжелые вопросы учил разрешать легко, с юмором. Проявлять внимание друг к другу. Жена, впрочем, ничему не научилась. Вечное «не знаю…» — на все случаи жизни. Но это было раньше. Сейчас Андрей бы никогда не снизошел до подобных поучений. Он с любопытством ждал, что будет дальше.
— Значит, проводил… — повторила жена, и какое-то даже отчаяние почудилось Андрею в ее голосе. Так случалось всегда, когда жена собиралась нарушить их заповеди. Андрей вспомнил, как, бывало, они возвращались из гостей или из театра и она вдруг посреди улицы хватала его за руку, смотрела умоляюще: «Андрюша, ну я прошу, я прошу… Поговори со мной откровенно! Я устала от этих твоих гладких фраз, я волнуюсь, переживаю за тебя, а ты… Ты как чужой!» Но он молчал, потому что в отличие от жены никогда не произносил «не знаю», и жена срывалась, начинала кричать. Он все равно молчал, и она просила прощения. Так постиг Андрей странную силу истинного, молчаливого «не знаю».
