— Да-да, проводил, — любезно подтвердил Андрей.
— Ну а сам-то? Куда? Чем будешь сегодня заниматься?
Вот, оказывается, что ее волнует!
— Как обычно, ничем, — все с той же любезностью ответил Андрей.
— Почему, Андрюша? — спросила она с тоской. — Что с тобой происходит?
— Прямо сейчас объяснить? По телефону? Вот в данную минуту?
— Извини, — вздохнула жена, — но… мне страшно! Я долго думала…
— О чем?
— Я хочу сказать тебе правду. Ты… болен, Андрюша. Только не бросай трубку, послушай меня! Я уже договорилась с хорошим врачом-психиатром, мы с тобой сходим к нему в среду, я объяснила ему… ну… твои симптомы, и он сказал, что…
— Ты это серьезно? — изумился Андрей.
— Только не бросай трубку! Я думала, Андрюша, я долго думала, я не знаю, но… вдруг все это из-за меня? — Она всхлипнула. — И еще подумала, что хороший врач-специалист, он… поможет. Умоляю, пойдем в среду!
— Подожди. А что именно-то — из-за тебя?
— Ну… Не знаю…
— А когда ты разговаривала с этим врачом, тебе… тебе он ничего не сказал? И вообще, откуда он взялся, этот врач?
Жена молчала.
— Не волнуйся, — сказал Андрей, — все в порядке. Я скоро приду домой, и мы поговорим… Давай съездим куда-нибудь отдохнуть? На юг, а? А можно попытаться в заграничную поездку, я позвоню, узнаю, какие там страны…
— Да-да, позвони… — сказала жена слепым голосом.
Андрей вышел из будки на весеннюю улицу. Меньше всего ему хотелось сейчас встречаться с женой. «А может… пивка? — явилась неожиданная мысль. Андрей знал, неподалеку на набережной есть пивная. Треснувшие мраморные столешницы, ветерок сдувает с кружек пену, а по Москве-реке неспешно плывет белый речной трамвайчик. Эта живо нарисованная картина умилила чрезвычайно. — Как любили мы сиживать в этой пивной в студенческие годы… — вспомнил Андрей. — Золотое время… Золотистое, золотистое… Почему таким родным кажется это слово?»
Пивная, таким образом, сулила покой и защиту. Ноги сами повели туда. Еще в студенческие годы, читая Герцена, Андрей наткнулся на следующее рассуждение о получивших образование русских людях: «Число воспитывавшихся было мало, — писал Герцен о Московском университете, — но и те получали не то чтобы объемистое воспитание, а довольно общее и гуманное: оно очеловечивало учеников всякий раз, когда принималось. А человека-то именно было не нужно. Приходилось или снова расчеловечиваться — так толпа и делала, — или приостановиться и спросить себя: «Да надобно ли непременно служить?» Для большинства настало время праздного существования в отставке, деревенской лени, халата, странностей, карт, вина. Для других — время внутренней работы». Андрей подумал, что нынче как-то все сгладилось, измельчало, и служба теперь подчастую сродни отставке. «Пивная, — подумал Андрей, — это же самый настоящий халат! Я думал, столько лет уже живу в раю, подобно дитяте, не помышляющему об увядании и смерти, а оказывается, жил… жил-ходил в халате! Ходил в халате, а думал, что живу в раю! Ха-ха-ха!»
