Вот такое она постоянно говорит.
— У нас все нормально, — сказал он. — Не волнуйся. Денег хватает, у обоих хорошая гарантированная работа. У нас все хорошо.
— В твоем автоматическом возврате к эгоизму нет ничего хорошего, — сказала она.
Потом она раскричалась о последствиях сорокалетнего политического эгоизма. Как будто можно со знанием дела говорить о сорокалетней политике, когда ты прожила на свете всего двадцать девять лет! Это смехотворно. Нет, на самом деле это какая-то форма мазохизма: достаточно вспомнить, что Шарлотта постоянно рассказывает о повторяющемся сне, в котором она зигзагообразно разрезает себе грудину ножницами для разделки курицы, для распиливания костей, а затем делит ее на четыре части, словно курицу на суп.
— Во сне я четвертованное королевство, — привыкла она говорить, желая привлечь внимание. — Во сне я воплощаю в себе кошмарное разделение нашей страны.
Во сне она права.
— Люди у нас в стране бешено озлоблены друг на друга после последнего референдума, — сказала она, — а правительство, которое мы имеем, не делает ничего для того, чтобы успокоить гнев людей, и, наоборот, использует его в собственных политических целях. Это шикарный старый фашистский трюк каких поискать и очень опасная игра. И то, что происходит в Штатах, напрямую с этим связано, причем, вероятно, финансово.
Арт громко рассмеялся. Шарлотта взбесилась.
— Это пугает, — сказала она.
— Ничего подобного, — сказал он.
— Ты обманываешь самого себя, — сказала она.
— Мировой порядок изменился, — сказала Шарлотта, — и по-настоящему новое как здесь, так и там состоит в том, что люди у власти думают только о себе, не имея никакого представления об истории и не чувствуя никакой ответственности за нее.
— И в этом тоже нет ничего нового, — сказал он.
— Они как будто существа нового типа, — сказала она, — существа, порожденные не реальным историческим временем и людьми, а… а…
Он смотрел, как она, сидя на краю кровати и положив одну руку на ключицу, а другой размахивая в воздухе, пыталась подыскать сравнение…
— А чем? — спросил он.
— Пластиковыми пакетами, — сказала она.
— Что-что? — переспросил он.
— Они настолько же антиисторичны, — сказала она. — Настолько же бесчеловечны. Настолько же безмозглы и несведущи в том, как люди столетиями вели дела до того, как изобрели их. Настолько же вредны для окружающей среды многие годы спустя, после того как они выйдут из употребления. Вредные для целых поколений.
— Так. Было. Всегда, — сказал он.
