-- Вы больше не делаете рябиновые настойки? -- спросила я.
-- Отцу вот так, -- и Ромка провел рукой по горлу, -- вот так хватает водки. А я не умею. Да и незачем.
-- Где мои бусы, Ромка? -- вспомнила я. -- Помнишь, такие синие стеклянные бусы?
-- Они порвались.
Его комната была маленькая, красная. Красные ковры на трех стенах, и четвертая стена -- окно с красными узкими шторами. Между ними оставалась щель, в которую лился красноватый вечерний свет.
-- Что у тебя было с тем парнем из десятого класса? -- небрежно спросил Ромка. -- Он приезжает в школу с "Нахимов
ского проспекта". Как его зовут?
Но я ничего не ответила. Я молча легла на его постель, увидела розоватый потолок, а потом его лицо с расширенными глазами, склонившееся надо мной. Он молча стал расстегивать рубашку, и когда ее края уже совсем разошлись, показав плечи и впалый живот, и он уже совсем хотел ее скинуть, я сказала:
-- Не надо. Ты знаешь, Роман, мне тебя не надо...
II - ЯЛТА
Лето долго не держится в памяти -- слишком много было зимы.
Я помнила прошлое лето ясно и без сожаления, а чтобы вспомнить позапрошлое лето, нужно было сделать усилие, но усилие делать не хотелось, точно так же как ничего не хотелось вспоминать.
Весной я поехала с "Пражской" в Серебряный переулок. Было начало марта -- то время, когда снег еще полностью не сошел, а только глухо ухнул и черной коркой прижался к земле. Почти во всех домах форточки в окнах оказывались раскрытыми, и даже несколько окон распахнулись наружу в пронзительный, но уже весенний холод.
Я шла по Арбату мимо замерзших продавцов гжели. Они грелись у раскрытых дверей кафе. Я быстро взглянула на них, и они в ответ взглядами вцепились в мое лицо, умоляя купить расписные тарелки и блюдца. От холодного воздуха белое стекло с синим рисунком казалось прозрачным. Синее на белом -- как будто бы эти маленькие безделки на раскладных столиках выпили остатки зимы вместе с холодом и ослепительным снегом.
Я прошла мимо разбитого дома, прислонившегося к Вахтанговскому театру. От здания остался только фасад с пустыми окнами без стекол, подпертый с жилой стороны огромными шестами. Казалось, что театр переходит в огромную декорацию, которая из-за своих размеров не уместилась на сцене.
Я посмотрела на театр, простилась глазами с продавцами гжели -- они отвели взгляды, отпуская меня, -- и шагнула в Серебряный переулок.
В Серебряном переулке оказалось очень тихо, но не было абсолютной тишины, и даже не из-за того, что сюда врывалось бурление Арбата или доносились звуки проезжающих машин, а оттого, что одно из окон на втором этаже было раскрыто, но сама комната виднелась неясно -- только полоска обоев, белых, в синих всполохах.
