— А и верно, когда это ты постиг? — с нарочитой непринужденностью подхватил Сергей.
— Да ну, — замялся Павел Ревмирович. И перевел на Воронова: — Я просто говорю вслух то, о чем наш главнокомандующий со страхом и трепетом твердит про себя. Почему он не женится? По тому самому. Под каблучок боится попасть. Под симпатичненький острый каблучок. Или нынче в моде тупые?
Воронов снял очки и лежал, положив руки под голову, такой непривычный, едва ли не беззащитный без очков.
— Знакомая одна рассказывала, — пытаясь попасть в тон, заговорил Воронов. — Она инженер, и муж ее инженер, оба увлечены альпинизмом. Возвращается домой с работы. Мужа нет. Оставляет записку: бульон на плите, запусти вермишель, на второе — консервы, выложи на сковороду и так далее. Заканчивает: приду в восемь. В восемь приходит — муж записку оставил: суп на окне, консервы в холодильнике, приду в десять. Приписывает: приду в одиннадцать… Рассказывала со смехом, как забавную шутку.
Ветер ударил. Как-то по-новому, подкравшись неслышно. Из-за стены, должно быть. Говорить невозможно, шум, свист, палатка сотрясается. И что любопытно, ни один о ветре не говорит. Но переживает каждый наверняка.
И большие корабли
Все к нему на помощь шли,
Все к нему на помощь шли
И спеши-и-ли… —
замурлыкал Паша, едва поутихло.
— Ты что? — сказал Воронов, недовольный, что его стремление подключиться встречено без понимания.
— А так просто.
— Репертуарчик у тебя, — подхватил Жора Бардошин, подыгрывая Воронову. — Чье это?
— Да так просто. Стишата. Про один маленький кораблик, который заблудился и остался один-одинешенек в огромном море. И задудел протяжно, жалобно, потому что ему стало очень страшно. А большие корабли услышали и поспешили на помощь.
— Ну, мать, ты даешь! — засмеялся Бардошин. — Ты что, решил снова переквалифицироваться? На детского стихоплета?
Паша не ответил. Помолчал, посопел, через некоторое время снова принялся бубнить:
Ходит дождик босиком,
Он промочит ножки.
Дождик! На, возьми скорей
Сережины сапожки.
Нет-нет и поглядывал Паша на Сергея, лежавшего справа, у боковой стенки, и похоже было, что «стишата» и вся болтовня его предназначались именно для Сергея, развлечь его или отвлечь.
Сергей смотрел на Воронова. Обычно непроницаемое, невозмутимое лицо Воронова потеряло свою каменную твердость. Шалые глаза без очков, казалось, искали, на чем остановиться. Или то была опять игра неверного света свечи, или Воронов?..
— Туши свечу, — сказал Воронов, заметив внимание Сергея.
