Воронов возвращал его на землю: «Действуй, сочиняй петиции, но знай край. Сколько сейчас историй, когда браконьеры стреляют в тех, кто им мешает, между прочим, не солью и не горохом. Читал выступления Пескова? Он, конечно, ратует против браконьерства, а я — за тебя. Твоя скрытая тяга к жертвенности…»
«Надо, необходимо добиться поворота в психике людей, — провозглашал Сергей, не то чтобы совершенно донкихотствуя, и все же в некотором приближении к манере незабвенного идальго. — Новое отношение к природе, к месту человека в природе… Ты посмотри, на Западе, у них там много острее со всем этим делом, и сколького сумели добиться. Уже не говорю о заповедниках, но именно гуманное дальновидное отношение к братьям нашим меньшим… Лучшие люди или по крайней мере те, чей голос может быть услышан…»
Вот только историю с диссертацией не желал обсуждать ни с кем, не говоря уже про Воронова. (С самого начала смутно догадывался, что-то там не то. Вспомнить тошно, до чего ласков сделался шеф, как умильно убеждал и обещал, взывая к его, Сергея, доброте, самоотверженности и, наконец, к благородству. Опять же человек-то, о котором ходатайствовал, человек-то какой! Передать ему незавершенную свою работу в данной ситуации — это же честь прежде всего вам! Разве не приятно само сознание столь великодушного поступка? Разве не высшее и достойнейшее проявление — он не ошибется, если скажет напрямую — служения общему делу!) Интересовался Воронов, как дела, скоро ли защита, но когда под любым предлогом уходят от ответа или несут явную околесицу, да еще с таким видом, что, мол, не суйся, что ж, решил: не получается у Сергея, загнул друг Сергей не в ту степь, выбраться же на торную дорожку гордость не позволяет. В биологии похлеще истории случались. Годы и годы прошли, прежде чем расставилось по местам. Вольному воля, не в правилах Воронова поучать, когда не просят.
А хитрец Павел Ревмирович перенес свои атаки на Жору Бардошина. Мастер, ничего не скажешь, поддеть под ребро. Всё смешочки, пустячочки, а там, не заметишь, как и на крюке.
— В Крыму теперь красота-а! — сладким голосом выводил он. — Или, может, где-нибудь в Сочи или в Гагре лучше, а, Жорик? Ты где предпочитаешь отдыхать от прочих развлечений? — И продолжал вроде бы без задних мыслей, весело, беззаботно: — Ночь, луна, идешь себе по брегу морскому с черноглазенькой коханочкой… Про что, Жора, ты обычно разглагольствуешь со своими девицами, не о микробах же, надо полагать? Научил бы меня, дурака. Заодно объясни, что с руками делать, куда их девать? В кармане вроде бы неинтеллигентно, на талии бы как-нибудь, а? А то вот еще сколько раз наблюдал: на плечо ее хрупкое лапищу свою уложит, и шагают, довольные… И-иех, кошечки вы мои, мышечки!
