Вот и теперь тоже воевал Павел Ревмирович с Рыжим:
— Пусти! Пусти, тебе говорят! — силился он перетянуть одеяло. — Встаю, не видишь, что ли, кошки-мышки! Иди вон Жорку, дружка своего, буди. Он тебе выдаст. Будешь знать, как с горными асами обращаться. — И, смирившись, понимая, что поспать больше не удастся, Паша, длинно зевая и ежась от утренней свежести, потянулся за штормовым комбинезоном.
Жора Бардошин спал сном праведника. Шум, разговоры, а он себе посапывает безмятежно, причмокивая пухлыми розовыми губами, казавшимися особенно розовыми из-под угольно-черных усов. Верхняя, правда, несколько не в порядке: свежий рубец бросается в глаза; но где заполучил, в какой битве — предпочитает не распространяться. Во всяком случае, первые его объяснения были темны, непонятны, противоречивы. Ну да рубцы мужчину украшают, как отметил тот же Павел Ревмирович, перефразируя славного не только стихами, но и лихими подвигами на разнообразных поприщах поэта.
Дежурный постоял еще с минуту, приглядываясь. Группка подобралась что надо. Сиятельнейший Воронов и Сергей, Пашуня Кокарекин и ухарь-пекарь Жорка Бардошин… Только уж больно спать здоров. Дежурный принялся еще расталкивать его и за уши теребить. Куда там, в одеяло закатался, не сообразишь, что с ним и делать. Здоров поспать. В Казани в общежитии через комнату жили, знает. А еще знает, что уже в те поры Жорка зарекомендовал себя неисправимым донжуаном. И тут его осеняет: что-то в их конюшне неладно. Что-то такое этакое-растакое. Впрочем, лучше сего предмета не касаться, кто их разберет, что у них можно, чего нельзя.
Эх, задним умом крепок человек, сожалеет теперь Рыжий, приметил Жорку в Одессе, надо было мигом сюда. Глядишь, и уговорил бы, и взяли б вместо него. И теперь ухарь-купец слюни бы пускал да завтрак для нас готовил. Конечно, скалолаз Жорка милостью божией, в прошлом году на показательных всех обскакал. Да ведь и он тоже хоть и за первыми местами не гоняется, а ходит по скалам вполне на уровне. Только невезучий, нету, как бы сказать, нюха настоящего.
Воронов делал зарядку. Согнул свое длинное туловище, на обнаженной спине выпукло заиграли мускулы; выпрямился; плавно перегнулся назад; снова вперед, укладывая ладони на пол. Р-раз, два-а, три! Р-раз! два-а, три! Присел на одной ноге, вытянув почти горизонтально другую. Еще. Еще, еще…
Павел Ревмирович едва оделся, в голове шалости.
— Устроим ему фитиль? — подмигнул на сладко посапывавшего Жору Бардошина. — Газета есть, зажжем…
