Ногам пушисто от меха.
Тепло.
Приятно.
Ладно, взгляну на него, всего на секундочку.
А он — шмыг к еде. Котовась, он ест из пепельницы, а мне хочется настоящую голубую пластмассовую миску, на которой написано «Котовась». Мне нравятся такие миски. Нравятся игрушки из зоомагазина — тряпочные мышки, зеркальца для птиц, ошейники с бубенчиками. Клетку я держала обеими руками, у меня никогда не было ничего такого серебряного и блестящего, а Фру Берг сильно перепугалась и спряталась в домике, ведь вокруг машины, и холодный ветер, и перекрестки со светофорами. В магазине было много роскошных клеток, но моя тоже хорошая, в ней есть поилка, и мисочка, и домик с красной крышей, а колесо голубое, оно сбоку привешено.
На следующие выходные я, как пришла, сразу увидела, что Фру Берг не кормили. От голода она начала подгрызать свое колесо. Тогда я сказала маме: «Еду ей нужно давать каждый день, смотри не забудь». А мама ответила: «Хорошо».
Она стояла у раковины с грязной посудой. Просто стояла.
Смотрела прямо перед собой и покусывала губу.
— Помочь тебе с посудой? — предложила я, беря полотенце.
И мы вымыли посуду.
А потом я убежала из кухни и долго-долго играла с Фру Берг.
В тот вечер она до отвала нахомячилась.
Фру Берг. Фру Берг. Нет-нет-нет. Надо задержать дыхание. Тридцать, двадцать девять, двадцать восемь. Двадцать семь, двадцать шесть, двадцать пять. Я тебя люблю, я тебя люблю. Двадцать три, двадцать два, двадцать один. Не забывать говорить «я тебя люблю». Не забывать улыбаться за столом. А потом, когда мы прощаемся, я должна сказать «спокойной ночи», спокойной ночи, спокойной ночи — повторять про себя до тех пор, пока не перестану ее видеть. Спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи. Одиннадцать. Десять, когда больно, я могу думать только о воздухе, четыре, три, два, ну все, теперь можно выдохнуть.
Окно вокруг моих рук стало белым. Запотело. Мне холодно, тепло лучше холода, но ледяной холод лучше жара. Папа так и сидит на стуле, задом наперед, интересно, сколько он собирается тут сидеть и глядеть на меня?
— Эй, — говорит он.
— Да.
— Так тут и простоишь весь свой день рождения?
Не отвечаю.
— Эмили, ну посмотри на меня!
На секунду перевожу на него взгляд:
— Что?
А потом опять смотрю в окно. Волосы у папы спутаны, нос — большой, глаза — тоже.
Я смотрю в окно, но все слышу, вот вернулась Лина, слышу ее, вот она идет, вот остановилась, стоит за дверью. А теперь идет прямо к нам. Говорит:
